РАФАЭЛЬ УЛЬОА. Приехав сюда, в Барранкилью, — я учился тогда в Универсидад дель Атлантико, — я его видел. Габито работал в «Эль Эральдо», а я жил на 49-й улице, номер 67, с родными, они и ему родней приходились. Он туда приходил статьи писать, поближе к отелю «Эль Прадо». И давай пиво дуть со старшими сыновьями семейства нашего. Я-то моложе их был. За пивом для них бегал, сюда, в магазинчик. Он никогда не носил носков. Вечно на босу ногу обутый и в неизменной гуаябере[33], синего цвета или зеленого. Тут его знаете как прозвали? Чокнутый лохмотник, вот как. Он водился с таксистами, а уж по шлюхам таскался почаще других. Бывало, обходит бары, все, какие есть на Калье-дель-Кримен, выпивает с бабами, а потом — ах, нечем заплатить. Так он приспособился рукопись «Палой листвы» в залог оставлять. И другие свои сочинения, из ранних… Первая его книга, которая приобрела известность, — это «Палая листва». А позже — «Похороны Великой Мамы»… Разумеется, я его книги сразу шел покупать, как только выходили.

КАРМЕН БАЛСЕЛЬС. Дело было где-то в 1960-х. Испанский поэт Хосе Мануэль Кабальеро Бональд как раз тогда приехал в Колумбию и порекомендовал мне прочесть вещь начинающего писателя Габриэля Гарсиа Маркеса. Потом этот молодой человек, Габриэль Гарсиа Маркес, послал мне — не уверена, впрочем, может, он, а может, это Кабальеро, неважно — две свои книги, это были «Похороны Великой Мамы» и «Палая листва». Сейчас уже не вспомню подробностей. Зато очень хорошо помню, с каким удовольствием я их читала. После мы связались, и я ему подтвердила, что согласна стать его агентом, и в 1965 году продала эти вещи и рассказы не только в Италию, но и в Соединенные Штаты.

РАФАЭЛЬ УЛЬОА. Я безумный поклонник Гарсиа Маркеса. И фото его у меня имеется. Не фотопортрет, нет, а вырезка из журнала. На двери в библиотеку. Туда я ее повесил, да. Приходит кто в гости ко мне, так обязательно спрашивает: «Это еще что за перец?» А я им: «Черт, да это ж родственник мой».

Это исполненное фатализма и энциклопедической мудрости выступление положило начало тесной дружбе. Теперь Аурелиано каждый вечер встречался с четырьмя спорщиками — Альваро, Германом[34], Альфонсо и Габриэлем, — первыми и последними в его жизни друзьями. Для затворника, существовавшего в мире, созданном книгами, эти шумные сборища, которые начинались в шесть часов вечера в книжной лавке и заканчивались на рассвете в борделях, были откровением. До сих пор ему не приходило в голову, что литература — самая лучшая забава, придуманная, чтобы издеваться над людьми, но во время одной ночной попойки Альваро убедил его в этом[35].

Г. Г. Маркес. Сто лет одиночества

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. В 1968 году я ходил слушать Плинио Апулейо Мендосу в Колехио Американо. Он был первым, кто публично высказался о романе в блестящей лекции, прочитанной сразу после выхода «Ста лет одиночества» в свет. Он поведал о страстной одержимости Гарсиа Маркеса творчеством Карлоса Фуэнтеса, по этой причине вставил в лекцию генерала Артемио Круса и к месту растолковал смысл общеизвестной песенки «Мальбрук в поход собрался». Мальбрук — это герцог Мальборо. Мендоса говорил, что Габо восхищается Хулио Кортасаром и потому упомянул в романе маленького Рокамадура из «Игры в классики»[36]. Критики уже тогда понимали, что Гарсиа Маркес обращается к этим персонажам в своем романе не случайно, а в знак великого почтения к их создателям. Обнаружилось также, что упомянутые в конце романа имена принадлежат реальным людям, и все бросились разузнавать, кто они такие. Их там четверо: Альфонсо, Альваро Сепеда, Херман и Габриэль[37]. Альфонсо — это его меценат. Херман тоже. С Альваро они были литературными соперниками, но при этом всегда оставались вместе, словно ключи из одной связки. Ученого каталонца в действительности звали Рамоном Виньесом. Он не упоминает в романе Алехандро Обрегона, хотя тот тоже входил в их компанию, а самого себя так и называет — Габриэль. Да, он и себя туда поместил. А вот кто у него не упомянут, так это Хулио Марио Санто-Доминго, пижон и наследник самого значительного в Барранкилье состояния, принадлежавшего владельцам пивоваренной компании «Агила».

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Они вдвоем были словно ключи из одной связки — так мы здесь на карибском побережье выражаемся. В смысле сплоченные друзья-товарищи.

АЛЬФОНСО ФУЭНМАЙОР

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Альфонсо Фуэнмайор был среди них самый старший. Он года с 1922-го или 1923-го.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Альфонсо — наиболее образованный и искушенный. По культурности ему, Альфонсо, только Алехандро Обрегон не уступает; потом идет Альваро Сепеда, а за ним — Херман Варгас. Габито тогда еще только набирался культурности.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Альфонсо Фуэнмайор по натуре был теплым, душевным человеком. Полным жизни, задорным. И очень образованным.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Альфонсо Фуэнмайор писал редакционные статьи и прочее в этом духе. А заправлял всем в газете старый Хуан Б. [Фернандес], отец. Габриэль Гарсиа Маркес в те времена вел колонку под названием «Жираф».

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Это точно, Альфонсо — человек изумительный. Никогда не забуду Альфонсо. Мы с нашей карнавальной группой каждый Карнавальный понедельник[38] устраивали вечеринку, и многие годы подряд Альфонсо Фуэнмайор непременно заглядывал к нам, ни одной не пропустил. И еще Альфонсо слегка заикался. Заика, да. С неизменным стаканом виски в руке. Дерзкий и решительный, сердечный, блистательный. Он был для Габо словно старший брат. Габо звал его «маэстро», потому что у Фуэнмайора о нем все время душа болела. Фуэнмайор его опекал. Старался найти ему работу. А его отец был для них всех главным авторитетом, они к нему особенно прислушивались, к дону Хосе Феликсу. В их отношениях с ним и дружба присутствовала, и нежность, и почтение. Да, Фуэнмайор ему как старший брат был. Точно так.