– Все, – сказал Галер и сильно потер ладонями лицо. – Больше не могу. Завтра продолжим.

Крылов скривился:

– Времени мало. А может, я завтра помру.

– Может быть, – кивнул доктор. – Но я уже засыпаю от усталости.

– Дай мне бумагу и чернила! – приказал Крылов. – Я сам буду писать. А завтра приходи утром пораньше и продолжи с того места, где я остановлюсь.

– Вам тоже надо отдохнуть, – возразил Галер.

– Вздор. Скоро я буду отдыхать вечно, а пока надо доделать последнее мое дело. Подойди.

Галер с трудом придвинул стол к креслу Крылова, передал ему стопку бумаги, стакан с перьями и чернильницу. Литератор сунул руку под подушку и вытащил несколько банкнот.

– Держи.

Галер принял деньги, потом откланялся, странно посмотрел на Ивана Андреевича и вышел. В прихожей он надел длинное пальто, шляпу, спустился по лестнице и вышел на улицу, постепенно тонущую в зябком петербургском тумане. Галер посмотрел на часы под крышей библиотеки – они показывали без четверти одиннадцать. С противоположной стороны площади послышался конский всхрап. Доктор подумал, что там, вероятно, поджидает седока извозчик. Почему бы не доехать до дома, раз в кармане есть деньги? Галер пересек пустую мостовую, блестевшую мокрыми булыжниками в свете фонарей, но вместо пролетки увидел черную карету с парой лошадей. Окна кареты были занавешены темно-бордовыми шторками с золотой бахромой. На козлах сидел кучер в толстом халате и смотрел куда-то в сторону. Доктору показалось, что шторка слегка вздрогнула – сидящий внутри бросил взгляд на подошедшего. Галер пожал плечами и обернулся, задрав голову высоко вверх – на окно Крылова. Там горел свет.

Иван Андреевич положил перед собой лист бумаги, выбрал хорошо отточенное перо, обмакнул его в чернильницу и принялся писать своим размашистым неопрятным почерком: «В Благородном клубе собиралась всякая шваль…»

Вена. 1717 г.

Дом резидента Веселовского

Кто-то вошел в кабинет, но Веселовский не посмел оглянуться, его положение и так было пиковым – резидент сидел, прикрученный к стулу шнурами, оторванными от гардин. Перед ним на краю стола расположился капитан Румянцев в штатском и дымил белой глиняной трубкой. Другой офицер развалился на диване и поигрывал кинжалом. Румянцев кивнул вошедшему. Послышался скрип стула – кто-то грузно сел и прокашлялся.

– Продолжим, – сказал Румянцев Веселовскому. – Еще раз перечисли все имена, которыми царевич назывался.

Авраам Павлович потрогал языком разбитую губу. Он был совершенно беспомощен, но старался не показывать своего страха. В конце концов, капитан его просто пугал. У него не должно быть никаких доказательств против резидента.

– Кременецкий, польский кавалер, – начал перечислять он. – Потом… Коханский, как я говорил. А еще он просто назывался подполковником. Тоже – польским.

– Как он оказался в Вене?

– Не знаю.

– Врешь, – спокойно сказал Румянцев. – Ведь ты ему помогал.

– Нет, – возразил Веселовский, но слишком поспешно. Он вдруг испугался по-настоящему. А что, если это не простой нахрап? Вдруг им стало что-то известно? Но от кого?

Человек за спиной снова прокашлялся и сказал тихо:

– Где царевич остановился в Вене?

Веселовский все же попытался повернуться, но сидевшего сзади так и не увидел.

– Кто там? – спросил он, срываясь в ужас.

– Узнаешь, – ответил голос. – Где царевич остановился в Вене?

Веселовскому доложили о приезде капитана Румянцева и офицеров. Но этот человек, что сидел за его спиной, – он был не из их числа! Несомненно русский, причем, судя по голосу, привыкший командовать. Хотя Румянцев не встал при его появлении, но молчал, когда незнакомец задавал вопросы. Авраам Павлович вдруг понял, как сильно бьется сердце и как неумолимо потянуло в отхожее место. О, если бы очутиться сейчас там, среди светлых обоев, за закрытой дверью, в покое, зная, что все хорошо и в доме нет никаких чужаков.

– В гостинице «Клаперер», – ответил Веселовский тихо.

– Откуда тебе это стало известно?

Действительно, откуда? Не говорить же, что Алексей Петрович тут же прислал к резиденту слугу, требуя к себе. Веселовскому пришлось приложить всю свою настойчивость, чтобы отложить визит на раннее утро и не мчаться в тот же час за багажом царевича, оставленным в Леопольдштадте, как того требовал беглец.

Авраам Павлович поджал губы.

– У меня тут свои люди, – сказал он. – Вы понимаете…

Румянцев посмотрел за спину резиденту и кивнул, как будто отвечая на поданный оттуда знак.

– Где сейчас царевич? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Веселовский. – Я сам искал его. Думал, вы мне поможете, а вы… Сколько вы будете меня еще пытать? Я устал. Я хочу есть.

– Где сейчас царевич? – спросил капитан, как будто не слышал слов Веселовского.

– Не знаю!

Вдруг Авраам Павлович с ужасом почувствовал, как сильная рука сорвала с него парик и ухватила за волосы на затылке. В ухо задышали, и совсем близко голос человека сзади произнес со злостью:

– Что же ты врешь, паскуда? Ну, как царевич мог сюда приехать и попасть к вице-канцлеру без твоей помощи? Он же дубина стоеросовая, пьянь, без помощи даже помочиться не сможет!

– Я ни при чем! – просипел Весловский, чувствуя, как по ногам течет горячая струя мочи. – Это другой! Не я!

– Не я. Не я, – передразнил его страшный человек, потом отпустил волосы резидента и снова занял свое место – невидимый, опасный гость из Петербурга.

– Приведи этого, – сказал он капитану.

Румянцев дал знак своему офицеру, лежавшему на диване. Пока тот вставал, Веселовский, уже потерявший всякий человеческий облик, лихорадочно пытался понять – кого приказали привести? О чем вообще сейчас речь? Офицер вышел. Потом дверь открылась, и в кабинет влетел мальчик. Авраам Павлович при этом непроизвольно вскрикнул как чайка – резко и жалобно. Это был конец.

Руки у мальчика были скручены сзади ремнем, рубашка изодрана, а лицо застыло как маска.

– Что они сделали с тобой! – вскрикнул Веселовский по-немецки. – Люций! Люций!

В этот страшный момент он понял все. Почему его никто не встречал у дверей? Потому что люди Румянцева схватили привратника, всю прислугу и устроили людям Веселовского допрос. Кто-то выдал его связь с мальчиком из соседней лавки.

– Я не знаю! – Губы мальчика дрожали, и он говорил быстро, захлебываясь: – Мне не сделали ничего, но я боюсь, пожалуйста, скажите, чтобы они меня отпустили!

– Уведи обратно, – приказал Румянцев.

Когда офицер заталкивал мальчика обратно в дверь, не обращая внимания на его жалостливые крики, человек за спиной сказал: