– И не благодарите, – опередил Тим мачеху, уже почти сделавшую выбор. – Вы вчера окружили меня такой заботой, что пришла пора и мне чем-то ответить. Благодаря вашему неравнодушию я не подхватил простуду – не позволю простыть и вам. – То ли случайно, то ли специально Тим коснулся пальцев Малесты и мигом изменился в лице. – У вас и руки ледяные... Так дело не пойдёт.

Как её замёрзшие ладони оказались в его горячих, Малеста не поняла. Опомнилась лишь, когда Тим уже легонько дул на них и растирал, пытаясь согреть.

– Перестаньте.

Голосом леди Андервуд была холоднее лягушек, которых Тим в детстве ловил у пруда. Попробовала отдёрнуть руки, но те крепко попались в плен, где напрочь игнорировалось всё, что относилось к необходимости  соблюдать приличия.

– Вы побледнели, – услышала Малеста тихий, мягкий голос. И как этот мальчишка смеет быть таким спокойным? – Закончится дождь, и я намерен с вашей помощью осмотреть сад, а ещё я покатаю вас на лодке. Вам это понравится, и бледный цвет сойдёт с лица. А то, наверно, сидите целыми днями в доме, никуда не выходите, а моему отцу даже в голову не приходит вас куда-то пригласить.

Это было первое чёткое попадание в цель, которое далось без особого труда. Даже не бывая столько лет дома и редко видясь с отцом, Тим тем не менее хорошо знал его. Живущий только своими интересами Джейкоб Андервуд был равнодушен до тех, кто его окружал. Иногда думалось, он приравнивал всех близких людей к стульям и столам, а, может, к коллекциям книг и картин, которыми владел и собственнически распоряжался. Будучи замужем уже столько лет, Малеста не раз задавала себе вопрос, почему такой состоятельный человек выбрал себе в жены её, а не особу, равную ему по статусу. Но за все годы брака спросить об этом так и не нашлось смелости. С каждым новым днём любопытство угасало, скука нарастала, а, как известно, скучающие женщины легки на авантюру, какое бы место в обществе они ни занимали.

– Вы переходите границы...

– Разве? – Тим выпустил руки Малесты из своих. – Простите, если своим поведением вызвал гнев. Всего-то хотел проявить заботу. Стой Лиззи так же на веранде под дождём, дрожи и хлюпай носом, я сделал бы то же самое.

– Вы сравниваете несравнимое. Лиззи дорога вашему сердцу...

– ...а вы дороги сердцу моего отца, – подхватил Тим, и то было вторым попаданием в яблочко, так как его слова ранили Малесту лучше любой рапиры.

Леди Андервуд тяжело вздохнула и сменила тему:

– Вы зря так быстро встали с постели.

– Я абсолютно здоров, – поспешил заверить мачеху Тим. – А если бы позволил себе лежать, то не спас бы вас от холода и сырости.

– Вы поступили глупо. Доктор Уотнер сказал лежать несколько дней, и на вашем месте я бы с ним не спорила.

– Вы меня прогоняете?

– Вы не уйдёте?

– Я предпочёл бы провести время в вашем обществе и поговорить о Лиззи.

– Простите, но сейчас я не расположена к какой-либо беседе.

– Значит, мне уйти?

– Если не уйдёте вы, то уйду я.

Малеста подобрала платье и решительно направилась к выходу с террасы, и Тиму оставалось лишь смотреть ей вслед.

Забота и внимательная нежность тут же сошли с лица, уступив место ухмылке и презрительному взгляду.

– Смущаетесь со мной кокетничать, матушка? – еле слышно и себе под нос пробормотал Тим. – А с дворецким ворковать не стеснялись. Либо это просто неприязнь друг к другу между нами зашкаливает, а вся ваша вчерашняя забота столь же показушна, как и моя сегодняшняя, либо... здесь что-то неладно.

На этих мыслях Андервуд злобно прищурился, сжал руку в кулак и грохнул им о деревянные перила. Дождевые капли тут же прыгнули в разные стороны, и несколько попало Тиму на лоб и нос. Смахнув влагу с лица, Тим сорвался с места, заскочил в дом, быстрым шагом прошёл через несколько комнат, изредка одаривая лёгкими кивками попадающихся на пути служанок, пищавших от восторга от красоты молодого хозяина, и остановился только около отцовского кабинета. Войдя в комнату, подошёл к столу, выдвинул верхний ящик, вытащил лист бумаги, обмакнул перо в чернила и принялся быстро писать. Закончив, подождал, когда чернила высохнут, потом подумал, добавил ещё несколько строк, сложил лист в несколько раз, взял отцовскую печать и скрепил ей письмо. Затем снова поспешил в вестибюль, в очередной раз ветром пролетел мимо миловидных горничных и остановился лишь, когда в большой гостиной увидел дворецкого.

– Джонатан, – окликнул батлера Тим, – отправьте это письмо в Лондон.  

– Прямо сейчас, сэр? – изумился тот, бросив взгляд на дождь за окном.

– Разумеется, нет, – чуть не вспылил Тим. – Но с первой же почтовой каретой оно должно уйти.

– Конечно, сэр, – учтиво ответил дворецкий, принимая бумаги из рук хозяина. – Я отнесу его к остальным письмам, которые не успел отправить вчера.

– Благодарю, – сквозь зубы процедил Андервуд, скользя надменным взглядом по лицу Джонатана.

Почему в отсутствие отца она позволила себе так мило болтать с этим общипанным индюком? Не может же так статься, что она неравнодушна к этому напыщенному пингвину, который не в состоянии даже усы себе отрастить по моде. Да и он уже стар для неё. И ходит так глупо, ступая с носка и раскачиваясь из стороны в сторону. Думает, что смотрится величаво, а на деле – смешно. И Тим не удержался и фыркнул.

– Вы что-то ещё хотели? – Удаляющийся к дверям Джонатан тут же обернулся, но Тим только помотал головой и махнул рукой, обозначая, что дворецкий может быть свободен.

Оставшись, наконец, в одиночестве, Андервуд упал в кресло и долго так полулежал, глядя в потолок на тяжёлые люстры и ощущая странное покалывание в груди, как будто ангелочком врезали вовсе не по голове.

Над ухом надоедливо жужжала муха. Её бы отогнать, но руки Тима были заняты картами, и партия была такая увлекательная, что оторваться сил не было. Да и на кону стояла расписная шкатулка – настолько красивая, что взгляд к ней так и притягивало. Сердце желало заполучить вещицу во что бы то ни стало, руки делали всё, от них зависящее, и мухлевали с раскладом на уровне заправских раздавал, и только муха жужжала и жужжала, отвлекала и отвлекала, а потом взяла и человеческим голосом прямо в ухо пропела:

– Мистер Андервуд...

Тим вздрогнул и открыл глаза. 

Он находился всё в том же кресле, только съехал с сидения настолько, что вот-вот шваркнулся бы на пол. Взгляд был заспанным, шейный платок слегка влажным от пота, а пиджак помялся так, что, пройди Тим в таком виде по комнатам и вестибюлям «Сорняков», его тут же бы высмеяли вслух, а потом вдогонку запульнули в спину наскоро намалёванной карикатурой.

Жужжащая муха исчезла. Но её место заняла миловидная молоденькая горничная, одетая в строгое серое платье с высоким и наглухо застегнутым воротником и в накрахмаленном переднике.