– Извини, я…, – мой голос пресекся.

Волосяной ком лежал на коленях ее парчового платья, в полутьме ком был похож на огромного паука, которого она держала крепко, воткнув в черноту его пальцы.

– Наверное, вот еще что сказать надо. Как-то ночью я прочла книгу. Не знаю, как она ко мне попала. Тоненькая такая, завалящая. Забыл кто-то из гостей, а я польстилась на веселенькое название. И я поняла одну хорошую вещь.

– Что ты поняла?

– Все фигня. Есть же люди, которым куда как хуже, чем мне, а они ничего – живут, вон, веселятся. И все у них по-человечески. Я подумала: расслабься, тетя, жизнь прекрасна! Живи!

– Что за книга?

– Твоя. Тоненькая такая. С пятками.

Жар бросился мне в лицо.

– Это не я.

– Не ври. Я тебя нагуглила. Ты это. А псевдоним дурацкий. Тоже мне, нашелся анархист, – Манечка воткнула в уши наушники и, отвернувшись к окну, всю оставшуюся дорогу делала вид, что слушает музыку.

А-ах….

Есть друзья, которые и не друзья вовсе, а черт-знает-что. Не потому что неблизки или далеки слишком, а потому что ни рыба, ни мясо, и именно неопределенностью своего человеческого вещества мешают они понять: кто мне этот человек? друг? приятель? механическая кукла, умеющая произносить «муа-муа»?

– Ну, что за человек? Ни одного дельного слова, одни только сопли по сахару, – плевался я.

Мы шли к Андрюшке, который тоже поместился в этой межеумочной категории.

– Он тебе что, теорему Пуанкаре решить должен? – ответил Кирыч раздражением на раздражение.

– Я был бы рад, если бы он хотя бы перестал нести чушь.

– Какой ты высокомерный можешь быть, – поджал губки Марк.

Андрюшка-портняжка пригласил в гости. У него был повод. «21, 178, 72, 17 и 5», – сказал он, приглашая. Говорил он это по телефону, лица его я не видел, но уверен, что пухлые щеки его тряслись, а глаза лучились.

Было у повода и имя – я узнал его влет, едва увидев непроницаемое лицо, хитренькие глазки, тельце вполне симпатичное, а в особенности эту намыленность в повадках, которая не говорила – нет, она вопила.

– Ясно, – сказал я, отступая.

– А мне нравится, когда у людей любовь, – заявил Марк, как будто я был против.

А любви не было. Любви на празднике, сколь импровизированном, столь и многолюдном, было ноль, как ни жался трепетный белый пухляк Андрюшка к умереннной красивости тельцу, как ни громок был Андрюшка в своих планах, сообщая всем подряд, как они будут жить, что купят и где проведут конец дней своих….

Дружок его (а назову-ка я его Аркашей) вежливо улыбался, выхаживал павой по квартире Андрюшки, переоборудованной в ателье, поглядывал на манекены с натянутыми на них разноцветными платьями, прикидывал, сколько все это барахло может стоить и сколько денег может он вытрясти из немолодого жалкого толстяка, желающего любви, готового любить всякого, кто ему себя предложит….

В отличие от Андрюши Аркаша был молод и не очень потрепан. Марк отметил темные глаза-маслины и модную прическу-хохолком. Кирыч ограничился репликой «ничего так». А Сеня и Ваня, гибкие атлеты, только и знали, что воздыхать, как одобряют они выбор портняжки, как рады они за его внезапно устроившуюся судьбу. Андрюшка розовел, в глупом своем счастье напоминая умытую цирковую свинью.

Смотреть на него было невыносимо.

– Он – проститутка, – у меня хватило такта не проорать, а прошипеть это вечно восторженным Сене и Ване, когда мы уселись рядком на липком кожаном диване.

– Ну, и что такого? – пропели слаженно Сеня и Ваня, – Я в институте тоже так подрабатывал. Жрать захочешь, еще не на то пойдешь, – сказал кто-то из них, румяных (кажется, тот, который зубной врач).

– А вы видели? Видели его глаза, – со свистом прошептад Марк, – Андрюша просто светится.

– Ага, как лампочка, – сказал я.

А Сеня с Ваней не забыли громко вздохнуть.

Я же подумал, что Сеня с Ваней все время квасят друг другу морды. Без драк, как я понимаю, невозможно счастье в их семейной жизни.

Их румяная семейная жизнь напоминает итальянскую оперу – им постоянно нужно докручивать свои раздоры до максимума, затем они дерутся, затем плачут вместе, объясняются в любви, а дальше опять живут в унисон, опять ссорятся – и так без конца, удивительно, что никто не умер, никто не сел….

Конечно, уговаривал я себя, все счастливы по-разному, и какое мне, собственно, дело до того, по какому поводу Андрюшка сооружает свои воздушные замки? Был период, когда его каждый божий день насиловали – то красавец-сокурсник нападет, то брутальный слесарь.

– Где они познакомились? – спросил Кирыч.

Сеня с Ваней переглянулись. Марк воздел глаза к потолку. Я опять подумал про то, что только что сказал.

Он проститутка – тут нет никаких сомнений.

– А я знаю одного человека, он себе мужа по каталогу нашел, – сказал Марк, будто прочитав мои мысли, – Они теперь едут на остров Мартиника. У них медовый месяц – песок, хижина, океан лазурный, тре бьен….

Я поморщился.

– Мне не нравится слово «муж». Если есть «муж», то значит у него должна быть «жена».

– А как надо по-твоему? – спросил Кирыч.

– А вы как друг друга зовете? – спросил я неразлучников.

– По-всякому, – сказали они, неважно кто из неразлучной пары, – Зая. Мася. Дуся. Колобашка. Пупыринка.

– Хоть не упыринка и то хорошо, – я не удержался от вздоха.

– А какая разница? Главное, что есть любовь, – сказал Марк.

Меж тем Андрюшка, уже порядочно захмелевший, и в свадебное путешествие съездил, а теперь вовсю строил их большой роскошный загородный дом. Аркаша, стоя с пухляком рядом, помалкивал, – он тонко улыбался.

– Счастья полные штаны, – сказал я, надумав окончательно, что не понимаю и не собираюсь понимать, как можно любить человека, который готов упрощать всю твою сложность до хруста денежных купюр, до жратвы повкусней, до спанья помягче и одежды помодней.

Спорить с Сеней и Ваней, румяными неразлучниками было бессмысленно, а Марку с Кирычем я мог свою позицию и без лишних ушей прояснить.

Лаять я начал, едва мы вышли на улицу.

– Ненавижу проституток.

– Чем они-то тебе не угодили? – спросил Кирыч, едва поспевая за моим быстрым нервным шагом, – Такой же бизнес, как и любой другой.

– А в Голландии, – подхватил Марк, – целый квартал есть. Весь в красных фонарях, хотя я там ни одного фонаря не видел, но так говорят. Я сам видел, они сидят, девушки, и предлагают себя, как ботинки, на витрине.

– Это опасно! – взвыл я, – Неужели вы не видите, что это опасно?!