– Трюфели, – обронила хозяйка дома, красивая худая женщина с высокой черной прической и прозрачными глазами, особой сдвинутостью узкого личика напоминающая лань.

– Очень вкусно, – сказал я.

– Объедение, – признала и Манечка, с хлюпаньем заглотав, – Дорогие-поди. Почем нынче грибы на фондовом рынке?

Женщина-лань вопросительно посмотрела на грузного лысого мужчину, тоже сидевшего за столом. Бывший жгучий брюнет с густыми черными бровями, головы своей блестящей не поднял – он был супом занят. Хлебал громко, с чувством.

– Если вам интересно, я могу поинтересоваться у нашего повара, – нежно и нервно произнесла женщина-лань.

– Не надо, мама, – сказал последний участник этого ужина, в просторном, обильно позолоченном зале.

Трапезничали впятером. Ашот пригласил Манечку. Манечка притащила меня. А еще были мама и папа презрительного красавчика.

Ашот был в папу темен, в маму зеленоглаз. Он взял у родителей лучшее и непонятно было, зачем ему сдалась жирная Манечка.

Мне тоже было непонятно.

По правде говоря, хозяева гулкого дома, расположенного близ небезызвестного шоссе, выглядели здесь простовато – они стеснялись будто золоченых ручек у белых дверей и витой темной мебели вдоль бескрайних светлых стен, тяготились они, вроде, и тяжелыми пурпурными портьерами, что массивно обрамяли высокие окна. На светлоглазой женщине-лани было монашеское черное платье, а лысый грузный мужчина в бровях был ряжен в охламонистый свитер цвета пыли. Ашот в своем тусклом твиде тоже не особенно бросался в глаза.

Про себя я молчу – не было на мне ничего достойного упоминания. Так что Манечка была единственной, кто в пышности наряда не уступал роскоши зала.

К своим мелким черным кудряшкам она приделала чернильного цвета волосяной ком, из тех, которые в прежние времена любили кассирши в продуктовых магазинах. Грудь и плечи она втиснула в жесткую декольтированную парчу яичного цвета, которая при каждом движении похрустывала, готовая будто пойти по швам.

– Вообще, мне нравится называться «Манечкой», – сказала она, хлюпая супом дальше, – Не потому, что «Мария», конечно, а потому, что страдаю маникальным синдромом.

Тихо охнула женщина-лань, еще ниже склонился бровастый лысый князь над своим супом.

– Но вы не волнуйтесь, – все разливалась Манечка, – это временное имя – не думаю, что оно подойдет в новых моих обстоятельствах.

Она поглядела на женщину-лань, ожидая от нее уточняющего вопроса. Но та, глядя впереди себя, все прилежно подносила ко рту ложку, после каждого глотка аккуратно обтирая бескровные губы накрахмаленной белой салфеткой.

– У меня будет очень особое имя. Я буду Трианоновая тетя.

– Интересно, – сказал Ашот. Он, как и его отец, упорно глядел в тарелку.

– Какой у тебя богатый вокабуляр, – сказал я, изо всех сил стараясь не злиться.

– А как ты думал, братик. Когда Ашот возьмет меня в жены, я должна буду иметь статус и вид. Закручу себе колоколенку этажа примерно на два. Лосины яркие надену.

– Черное стройнит, – сказала женщина-лань.

– Я ж не в трауре. Зачем мне черное? Лосины у меня будут цвета бордо, а кофточку пошью желтую в цветах зеленовых. Можно бы и шляпу с лентой, как у одной патологической сексологини. Жалко, что нельзя иметь сразу все – и шляпу, и башню. Это уже точно будет патология.

Ненадолго воцарилась тишина. Как раз и певица, поющая неизвестно где, приумолкла. Мне поазалось, что можно расслышать, как на изысканные поверхности изысканного дома садятся невидимые пылинки, взвихренные бойкой гостьей.

– Недавно я была на вернисаже, – вымолвила наконец хозяйка дома.

– Какой вернисаж? – поспешил ей на помощь я.

– Тематически экспозиция была сгруппирована по….

– Я тоже была на вернисаже, – перебила нас Манечка, – Два раза. В третьем и седьмом классе.

– Мастера живописи, – сказала женщина-лань, – Скульптуры, картины…

– Правильно, – покивала Манечка, – У меня один приятель, он – фондовый магнат, купил себе завалящего китайца. На пять копеек китаец, а картина и не картина вовсе, а так себе, каляка-маляка. Рожа чья-то. Недавно позвонил ему дядечка, который картину продал. Назад рожу просил. За большие деньги, представляете?! Китаец-то в моду вошел. Его теперь в галереях Токио и Парижа за большие деньги берут.

– Вы разбираетесь в искусствах? – спросила хозяйка дома.

– Не-а, – протянула толстуха весело, – Некогда мне, я веду бурную ночную жизнь. Прожигаю молодость и красоту. Вы читали про убийство в клубе? Я там тоже была.

– Как ужасно, – сказала женщина-лань.

– Ерунда. Завалящий был старикашка. Противный. Его «Пироговной» звали. Илюша подтвердит. Есть подозрения, что кровная месть. Ашотик, котик мой, скажи, где ты был в прошлую пятницу вечером?

– Дома.

– А свидетели есть? – не отставала толстуха, – Для алиби обязательно нужны свидетели. Лучше не родственники, а те, кому покрывать тебя резону нет.

– Какая грамотная девочка, – вмешался хозяин дома. Лысый мужчина говорил, не поднимая глаз от опустевшей тарелки, не дрожали даже густые черные брови, отчего казалось, что вещает его полированное темя, – Много знает девочка. Молодец-девочка.

– Ага, точно, – ничуть не смутившись, сказала Манечка, – Странно, что меня еще не вызвали в главные давательницы показаний. Вот сколько раз сидела в кутузке – за пьянство там или за наркоманию, а свидетелем не была еще ни разу. Обидно даже, будто мои слова не имеют никакого веса.

– Шла бы ты, а? – сказал князь, – Девочка.

– Вы, князь, очень вовремя со своим замечанием, – запросто согласилась Манечка, – Я как раз спросить хотела, где тут у вас уборная?

Неверной рукой хозяйка дома указала на одну из бело-золотых дверей.

– Туда? Все время прямо? – уточнила Манечка.

– И никуда не сворачивай, – посоветовал князь, – Далеко иди, девочка.

– Илюша, ты не проводишь бедную родственницу?

Я испуганно замер.

– Проводи сестру, проводи, – сказал лысый князь, блеснув в мою сторону черным глазом, – А мы пока по-семейному поговорим. Проводи, а? – он положил на стол свою крупную руку в жестких черных волосах. Лицо его лани-жены скукожилось, сделавшись похожим на козье.

– Илюш, и сумку сеструхину не забудь, – уходя к двери, сказала Манечка, – Будем пудрить носик высококачественными химикатами.

Обтянутый сверху-донизу шоколадно-коричневой тканью, коридор напоминал нору, и был украшен портретами: как живая, сидела в прямоугольниках портретов, вся небольшая семья – князь, не лысый еще, а с облаком черных волос, княгиня-красавица, в темном кружеве, сынок их – он и маленький пухлый светлоглазый барчук на лошадке-пони, он и подросток, с вытянутой длинной шейкой сидящий в высоком кресле, он и светлоглазый юноша в свитере для гольфа, глядящий прищуренно и упрямо.