Ждала ли Эмма хотя бы неделю… одну неделю, прежде чем их жизненные пути навсегда разошлись.

Предательство и ощущение потери были как удар под дых. Нед вдохнул аромат ночи, смешанный с запахом уксуса, все еще сохранившегося в этом месте. Он вспомнил запах мыла, жареного мяса и женского тепла.

Вспомнил умные манящие глаза Эммы и ее нежную улыбку.

Вспомнил страсть, вспыхнувшую между ними, и ощущение, что с Эммой его мир стал лучше.

Он подумал о том, что могло бы быть, но потом оставил эти мысли и заглушил чувства. Эмма де Лайл не стала его ждать. Вот и все.

Но Нед не из тех, кто позволяет чувствам играть собой. У него своя судьба. Возможно, так даже лучше. По крайней мере, теперь его ничто не будет отвлекать.

Издали донесся бой часов. Только тогда он встал и пошел через весь город к дому на Кавендиш-сквер.

Приятным теплым вечером вдовствующая леди Ламертон в сопровождении Эммы шла по Вестминстер-Бридж-Роуд в Лэмбите по направлению к амфитеатру Астлея.

— Я думаю, это должно быть что-то потрясающее в своем роде, — предвкушая удовольствие, сказала новая хозяйка Эммы, когда они вышли из застрявшей в пробке кареты, решив пройти оставшееся до амфитеатра расстояние пешком.

— Безусловно. — Прошло всего три дня с тех пор, как Эмма снова оказалась в высшем лондонском обществе, — хотя и не в той роли, которую знавала раньше, — а уже чувствовала себя так, словно никогда не покидала его. И все же какая-то часть ее души по-прежнему принадлежала Уайтчепелу, где оставался ее отец… и еще один человек.

Она снова и снова думала о том, удалось ли отцу найти новое жилье. Как и что он ест. Думала о том, вернулся ли Нед Стрэтхем в «Красный лев» и передала ли ему Полетт то, что она просила.

— За свои семьдесят пять лет я ни разу не видела, чтобы женщина балансировала на одной ноге, стоя на спине у лошади, которая мчится во весь опор, — продолжила леди Ламертон. Ее прогулочная трость величественно и ритмично постукивала по мостовой.

Спрятав поглубже свои мысли, Эмма вернулась к реальности предстоящего вечера и сосредоточилась на своей хозяйке.

— Надеюсь, это не покажется вам слишком шокирующим. — Она подхватила вдову под руку, помогая ей пробираться через толпу.

— Что вы, дорогая, если этого не произойдет, я буду очень разочарована. В свете только и разговоров что об этом зрелище. Все, кто хоть что-то собой представляет, придут посмотреть его.

Эмма засмеялась:

— Хорошо. В таком случае нам лучше пройти внутрь и занять свою ложу.

Поскольку показаться на этом представлении было даже важнее, чем увидеть его, ложа, где должны были сидеть вдовствующая леди Ламертон с Эммой, имела огромное преимущество. В зале царила толчея и жужжание множества голосов. Зрители рассаживались по своим местам.

— Взгляните на тот кошмар, который водрузила себе на голову Элиза Френшоу. Вот, дорогая моя, что значит дурная кровь. Чего еще ждать, когда ее отец был немногим лучше бакалейщика. — Леди Ламертон произнесла это таким тоном, как будто только что открыла миру, что отец миссис Френшоу был серийным убийцей. После этого она, ничуть не смутившись, кивнула вышеозначенной даме и удостоила ее любезной улыбкой.

Эмма посмотрела на леди Ламертон.

— Что? — Вдова ответила ей взглядом оскорбленной невинности, который, как успела понять Эмма, был ее излюбленным приемом. — Разве я не права?

— Вы правы, как всегда, — ответила Эмма, придав лицу понимающее выражение.

Обе дамы засмеялись, и леди Ламертон продолжила высказывать свои язвительные замечания по поводу других зрителей.

Взгляд Эммы, скользнув по сцене, обратился в зал.

Свободных мест не было. Цирк кишел лучшими представителями лондонского света, которые либо не уезжали на лето, либо уже вернулись в город. Все дамы были в шелковых вечерних нарядах, от бесконечно разнообразных цветных платьев у матрон до ослепительно-белых у дебютанток. На всех красовались длинные перчатки из белого шелка с застежкой наверху. Их волосы, уложенные в блестящие локоны, украшали живые цветы и огромные перья, закрывавшие весь вид тем, кто сидел сзади. Некоторые матроны предпочли перьям шелковые тюрбаны темных оттенков. Их бледные шеи обрамляли сверкающие драгоценности, на пальцах, держащих театральные бинокли, поверх перчаток блестели кольца. Всего два года назад Эмма была одной из них. Теперь же, несмотря на всю эту красоту, она не могла отделаться от мысли, что каждое из этих платьев стоило больше, чем семьи из Уайтчепела тратили в течение целого года.

Среди присутствующих нашлось много желающих поприветствовать леди Ламертон, и кое-кто из них даже кивал Эмме. Эмма кивала в ответ, радуясь тому, что большая часть людей не выказывала неодобрения по поводу ее возвращения в свет.

Из партера ее взгляд переместился на ложи и их обитателей. Герцог Хейвик со стайкой актрис. Лорд Линвуд с женой, великолепной мисс Венецией Фокс. Граф Холлингсворт с семейством и их гость.

Леди Холлингсворт не стала кивать Эмме. Она лишь холодно посмотрела в ее сторону и презрительно вздернула нос. Эмма твердо выдержала этот взгляд, не желая выглядеть смущенной. Потом, любезно улыбаясь, перевела глаза на дочь Холлингсвортов, леди Персефону, со светлыми золотистыми волосами и красивым ртом. Девушка кокетничала с джентльменом, который сидел рядом с ней и, несомненно, являлся поклонником, которого Холлингсворты прочили ей в мужья. Сквозь легкое марево от газовых фонарей Эмма посмотрела на мужчину, и на какую-то долю секунды вдруг увидела Неда. Или ей померещилось? Сердце в груди екнуло и перестало биться.

Зазвучала музыка. На сцене появился конферансье в красном камзоле с нафабренными усами и громовым голосом в самых пышных выражениях объявил, что предстоит увидеть публике. Публика отвечала восхищенными вздохами. Представление началось. Но Эмма не смотрела на сцену. Ее взгляд был по-прежнему устремлен на кавалера леди Персефоны. На его изящный темный фрак, сшитый на заказ, на белоснежную вечернюю сорочку под ним. На светлые волосы. На лицо, так схожее с другим лицом — лицом из другого мира, — что их можно было принять за близнецов. Не может быть, чтобы это был Нед. Это невозможно.

Ее глаза смотрели все пристальнее, сердце стучало все быстрее. Но на таком расстоянии, в полумраке зала она не могла ни в чем быть уверена.

Словно почувствовав на себе взгляд Эммы, мужчина поднял на нее глаза и на секунду задержал их. Она отвернулась к сцене, смущенная тем, что ее упорный взгляд заметили.

По арене стремительно неслись шесть белых лошадей. Шесть полураздетых наездниц одновременно на одной ноге балансировали у них на спинах.

Зрители охнули, раздались аплодисменты.

— Святые небеса, — прошептала леди Ламертон и тоже захлопала в ладоши.

Эмма последовала ее примеру, хотя она почти не видела ни лошадей, ни женщин у них на спинах.