— Как? — Света воткнула кулаки в бока, окинула насмешливым взглядом коллегу. — Ляля, какая же ты…

— Ой! Она же не со своего телефона тебе звонила, — улыбнулась Ляля догадливо.

— Вот!

— Вообще, кажется, с телефона-автомата. Да?

— Не знаю, телефон-автомат или еще какой, но не ее мобильный точно. И не домашний. И вычислить ее звонок не представляется возможным. Если мы, конечно же, будем держать язык за зубами. А мы ведь будем?

— Да. Ты права, Света. Надо молчать. Разговор был пустяковый. Ни о чем, собственно. Как дела, и все такое. А прицепятся — не отвяжешься. Да, ты права.

— Ну, наконец-то! — Света широко распахнула руки, обняла Лялечку и, пританцовывая, зашептала ей на ухо: — Звонок пустяковый. Ни о чем. А полиция прицепится. Станет искать кошку в темной комнате.

— Черную, — подсказала писклявым голосом Ляля.

Ей было очень неуютно в объятиях Светланы. Она слишком крепко прижимала ее к своей объемной груди. И пахло от нее тяжело и остро. Хорошо, она недолго ее тискала. Отступила и, подняв указательный палец вверх, произнесла:

— Вот именно.

Следом она сложила пальцы щепотью и провела ими по губам, словно застегивала на молнию. Лялечка покорно кивнула.

— И на Нинкины провокации не поддаваться. Помни!

Все это Лялечка помнила. И находилась в относительно хорошем настроении весь рабочий день. Клиентов было немало, но никто в очереди не сидел. Как-то так выходило, что следующий клиент подходил как раз тогда, когда она заканчивала с предыдущим. Ей это нравилось. А то валят толпой, невзирая на запись. Потом сидят в креслах, дуются, на часы без конца поглядывают.

К концу рабочего дня кармашек ее халатика оттопыривали приличные чаевые. Верочка им разрешала их брать и не просила делиться. Наталья Павловна о них вообще ничего не знала. Как поведет себя новый хозяин, им пока было неизвестно.

До конца рабочего дня оставалось полчаса. Клиентов больше не было. Света куда-то вышла. Ляля смела в совок состриженные волосы, выбросила в мусорный контейнер. Собрала инструменты и пошла к раковине.

— Привет. Освободилась? Разговор есть.

Нина — мастер из мужского зала, та самая, которая, по их подозрениям, стучала Наталье Павловне, — стояла, подперев плечом притолоку, и смотрела на нее сердитыми глазами.

— Слушаю тебя. — Лялечка сосредоточенно промывала расчески под мощной струей горячей воды.

— Может, выйдем? — предложила Ниночка.

— Ой, извини, мне еще убрать место надо. И уйти пораньше хотела минут на десять-пятнадцать. Так что… Говори, что хотела.

Ляля вежливо улыбнулась, стараясь не глядеть в ее неприятное злое лицо.

— Ну, уйти-то пораньше у тебя вряд ли получится, — фыркнула Нина и вихляющей походкой прошла в женский зал. — Сейчас из полиции человек подойдет. Вера просила всех задержаться. Ее личная просьба!

— Хорошо. Задержимся.

По спине Лялечки побежали капельки ледяного пота. Прямо как-то внезапно, будто Нина ей за шиворот из опрыскивателя полила.

— Может, порепетируем, что говорить будем?

— Что?

Лялечка резко обернулась и уставилась на Нину. Та нервно покусывала губы. Она могла себе позволить. Они у нее были настоящими, пухлыми от природы. Очень пухлыми.

— В каком смысле — порепетируем?

— В том самом, в котором ты сегодня со Светкой репетировала.

— Ничего мы не… — Лялечка отрицательно замотала головой.

И беспомощно оглянулась. Ну куда же Света запропастилась? Ушла уже минут десять назад, и нет ее. Кофе пьет? Так от растворимого у нее уже час назад случилась изжога. Курить она не может, потому что презирает эту вредную привычку. Где она?

— Светку ищешь? Так она ушла. — Пухлые губы Нины расползлись в довольной ухмылке.

— Куда ушла? — не поняла Ляля.

— Домой ушла.

— Как домой?

Ляля скользнула взглядом по рабочему месту Светланы. Сумки нет. На столике прибрано. И халатик! Халатик висит на вешалке. Как же она не заметила? Курица! Вот она курица!

— А вот так. Договаривалась с тобой, договаривалась весь обеденный перерыв, и взяла и кинула тебя. Оставила на растерзание полиции. — Нина повысила голос. — Поэтому я тебе настоятельно советую, Ляля, дружить со мной. И договориться, пока не поздно.

— Да о чем? О чем нам с тобой договариваться, Нина? — Ляля в сердцах швырнула расчески снова в раковину.

— О том, что станем говорить полицейским. — Нина подергала точеными плечиками. — Ты же понимаешь, что им нельзя говорить всего.

— То есть? — Ляля выключила воду и села в клиентское кресло на своем рабочем месте.

— Им нельзя говорить всей правды, Ляля. — Нина уставила на нее змеиные глаза. — Любое сказанное слово может быть использовано против нас. Ты это понимаешь?

— Допустим.

— А если понимаешь, то про звонок Натальи Павловны молчи!

— Про какой звонок? — Ляля почувствовала, как ее бледные щеки окрасились в красный, она часто заморгала. — Я не понимаю, о чем ты?

— Ах вон как! — Нина рассмеялась, шлепнув себя по коленям ладошками. — Молодец, Ляля! Сто баллов. Зачет!

— Хватит! — вдруг крикнула Ляля, вскакивая с места. — Хватит ржать, Нинка! Ведешь себя как дура! Что ты от меня хочешь вообще? Что ты все ходишь, вынюхиваешь? Иди, иди в свой зал!

— Я пойду. Хорошо, дорогая. Как скажешь. — Нина встала, той же самой развязной походкой дошла до дверного проема, обернулась на Лялечку. — Все, что я хотела, я узнала.

И она ушла. И не слышала, как Лялечка прошептала ей в спину:

— Гадина!

И не видела, как Лялечка тут же кинулась к мобильному телефону и принялась названивать Светлане. А та вдруг оказалась вне зоны действия сети. И когда вместо девушки из полиции к ним в салон для разговора явился высокий рыжеволосый парень, Лялечка неожиданно расплакалась. Но плакала она тихо, украдкой. В комнате отдыха. Подальше от любопытных глаз.

Нина этого не видела. И знать не могла о причине ее слез.

А плакала Лялечка, потому что неожиданно посчитала себя преданной.

Молодой человек, сидевший в допросной комнате перед Кириллом, так сильно трясся всем телом, что стул под ним тихонько поскрипывал. Он старательно зажимал коленями ладони, крепко сжимал челюсти, глубоко дышал, но справиться со страхом не выходило. Об этом свидетельствовал его затравленный плывущий взгляд и странная трясучка, выводившая Кирилла из себя.

— Вы чего так нервничаете, Евгений?

— Что? — Парень дернулся, будто Кирилл отвесил ему пощечину.