Софи молча смотрела на подругу, стараясь мысленно ответитьсразу на все ее вопросы, когда в комнату вдруг ворвалась Эмми.

— Где ты нашла ее? — спросила она Октавию.

— Она слонялась по главной аллее, когда я возвращаласьиз мастерской.

Софи поморщилась, услышав слово «слонялась».

— Ты ужасно выглядишь, и твои идиотские усы совсемотклеились, — сказала Эмми. — Что у тебя с головой?

— Это апельсиновое пирожное, — неохотно объяснилаСофи.

— Тебя оглушили апельсиновым пирожным? —недоверчиво переспросила Эмми.

— Нет. — Софи вдруг почувствовала, что к нейвозвращается уверенность. — Но если вы не станете донимать меня, я оглушувас апельсиновыми пирожными. Тем более что на кухне их предостаточно. Я готовасъесть десять штук подряд.

— Ты знаешь, что Ричарде уволится, если ее кулинарныешедевры перестанут есть? — Октавия и Эмми тревожно переглянулись. — Анам всем этого не хочется.

— Отлично. — Софи чувствовала, что ее голова,нервы и пустой желудок требуют еды. Не каждое утро ей приходилось просыпатьсяобнаженной в постели чужого мужчины. — Скажите ей, что если она сейчас жене приготовит мне десять, нет, лучше двенадцать пирожных, я больше никогда непопрошу ее о такой услуге. — С этими словами она приложила руку к груди.

— Ты готова поклясться? — спросила Эмми.

— Неужели все так серьезно? — удивилась Софи, нокогда подруги кивнули в ответ, она тяжело вздохнула и сказала: — Даю словочести.

Эмми отправилась на кухню, где господствовали они с Ричардеи куда всем прочим вход был воспрещен. Октавия тем временем проводила Софи вспальню. Софи очень любила эту комнату, именно из-за нее она решила приобрестизаброшенный монастырь Пресвятой Девы два года назад.

Когда-то туманным летним днем она переступила порогмонастыря, погруженного в сеть сумеречных теней. Софи долго бродила по залам ипустым коридорам, пока не оказалась в спальне, которая потрясла ее до глубиныдуши. Она была полна света, сотней его оттенков, свет пробивался через узкие окнапод самым потолком, окрашивая стены желтым. Раньше эти окна принадлежаличасовне, а потом, после перестройки монастыря, их отнесли к личной спальнеаббатисы. Две пары окон были украшены изображениями женщин-святых вразноцветных одеждах. В центральном окне помещался образ Пресвятой Девы, сулыбкой отпускающей грехи тем, кто живет в этой комнате.

Эти пять святых женщин были ангелами-хранителями Софи. Днемони наполняли комнату искрящимся, движущимся светом, по которому можно былоопределить, который час. Раннее утро было окрашено в нежно-голубой цвет, затемнаступал черед красного, золотой означал полдень, потом в свои права вступалзеленый, оттенки которого постепенно менялись, переходя в неглубокую темнотуночи. Днем изображения на окнах радовали Софи своим цветом, но истинную службуони служили ей ночью: отгоняя прочь мрак, они не позволяли ей чувствовать себяодиноко, незащищено, их умиротворенные лики заставляли молчать внутреннийголос, преследовавший Софи постоянно. Она верила, что никто и ничто не можетпричинить ей вреда, пока она находится под бдительным наблюдением святых.

Горничная Энни так часто заставала Софи спящей на полу возлеокна, что Октавия в конце концов велела поставить на этом месте диван спуховыми подушками. Именно на этом удобном предмете меблировки Октавия иоставила Софи отдыхать. Она вернулась через четверть часа в сопровождениислужанок, одна из которых катила ванну на колесиках, наполненную горячей водой,а другая несла деревянную шкатулку со множеством стеклянных флаконов.

— Раздевайся, — приказала Октавия и с удивлениемзаметила, как Софи съежилась от страха. — В чем дело?

— Я никогда… — ответила та, поднимаясь и снимаярубашку, которая так понравилась подруге, — не желаю больше… — продолжалаона, отбрасывая в угол комнаты скомканные лосины, — слышать… — она влезлав ванну, — это слово, — закончила Софи и с головой погрузилась вводу.

Октавия подошла к краю ванны и налила в воду несколькокапель из пузырька. Аромат цветущего жасмина распространился по комнате, и,вынырнув наконец, Софи ощутила, как все ее тело расслабляется. Она закрылаглаза и с наслаждением почувствовала, как теплая вода омывает ее. Голова еепостепенно становилась ясной. Она знала, что должна была запомнить три вещи, нокакие именно, напрочь забыла. Тогда Софи начала медленно восстанавливатьсобытия прошлой ночи.

Она не забыла ни беготни по городским улицам, ниунизительного стриптиза, ни странного договора, но дальнейшее было как втумане. Помнилось лишь то, что была какая-то разговорчивая птица и еще молчаливыймужчина, и…

— Ух! — выдохнула Софи и села в ванне. Онаприкоснулась к верхней губе и обнаружила, что над ней ничего нет. Повернувшиськ Октавии, она увидела у нее в руке намокшие и от этого обвисшие накладные усы.Софи вдруг вспомнила одну вещь из тех, которые позабыла. — Ты меня оченьразочаровала, — сказала она хмуро.

— Из-за того, что сняла твои усы? Они, конечно, идуттебе, но…

— Если бы не твоя выдумка, я никогда бы не оказалась вего постели обнаженной, — перебила ее Софи.

— Я не понимаю… — начала было оправдываться Октавия, нопередумала. Она действительно в течение нескольких месяцев уговаривала Софииспытать удовольствие от мужских ласк, чтобы избавиться от неприязни кпротивоположному полу, но Октавия не помнила, чтобы рекомендовала ей немедленнораздеться и прыгнуть в постель. Да и Софи никогда не относилась с воодушевлениек ее советам, напротив, чаще всего она строила гримаску, закусив губу и закативглаза, или ревела как райю и сейчас такой поворот событий встревожил Октавию, иона решила, что в голове у Софи произошли какие-то необратимыеизменения. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Может быть, ты удариласьголовой? Ты понимаешь, где сейчас находишься?

— Я говорю о пасте для приклеивания усов. Она на менястранно действует. Из-за нее я была не в своей тарелке и… — Софи замялась.

— Ты хочешь сказать, что моя паста заставила тебяраздеться? — поинтересовалась Октавия, собирая разбросанную по комнатеодежду Софи.

— Нет, это он меня заставил, — ответила Софи,несколько успокоенная тоном подруги. — Но я могла бы соображать лучше, иизбежать этого, если бы не твоя паста, от которой у меня дрожали колени и всевнутри сжалось, будто я выпила крепкого вина со специями.

Теперь Октавия поняла, почему подруга так неадекватноотреагировала на ее слово «раздевайся», но вела себя она как-то странно, совсемне себя непохоже. Софи Чампьон скорее уж спрыгнула бы с колокольни собораСвятого Павла, чем разделась перед мужчиной. Единственное в ней, что напоминалопрежнюю, узнаваемую Софи, заключалось в простодушии гурмана, описывающегопонравившееся блюдо, что свидетельствовало о ее физическом интересе к мужчине.Постепенно обеспокоенность Октавии по поводу того, что она отравила Софи своимснадобьем, уступало место любопытству — кто этот мужчина, который пробудил в подругетакие чувства?