себе, без сомнения, привлёк. С трибуны наверняка хорошо просматривалась площадь. А значит, высокое начальство лично смогло (или сможет) лицезреть последствия майского взрыва — того, который пока не случился. Дружным «ура» студенты горного ответили на прозвучавшее из динамиков приветствие: когда и что кричать первокурсников заранее проинструктировала комсорг Пимочкина. Я кричал вместе со всеми — с удовольствием и почти искренне, не в последнюю очередь потому, что на этом праздничная демонстрация для меня завершалась.

Я всё же позволил красному шару устремиться в небо. Тот полетел не в одиночку, а в составе целой стаи. Увидел разочарование на лице Пимочкиной — запоздало сообразил, что у Светы на мой шар могли быть иные планы. Но благодарность во взгляде Аверина напомнили мне о том, что у любой медали всегда две стороны. Ведь Славка наверняка подумал, что я не отдал комсоргу шар, чтобы не злить соседа по комнате. Я отыграл дурачка: сделал вид, что не заметил бушевавших рядом со мной страстей. Глазами попрощался с попой Королевы, прикинул, каким маршрутом вернусь к общежитию: на проспекте Гагарина колонны рассеивались.

Ни Пашка, ни Слава возвращаться в общежитие не собирались. Они планировали вместе с девчонками посетить какой-то магазин, где продавали молочные коктейли; уговаривали меня присоединиться к их компании. Но я составил на сегодня распорядок дня, отклоняться от него не собирался. Воспользовался тем, что староста и комсорг отвлеклись (собирали флажки и транспаранты) — шмыгнул в сторону, затерялся в толпе. Дворами поспешил к общежитию. В ближайшие часы в моём расписании значилось много важных дел (в том числе: пообедать). Тратить время на дебаты с приятелями я не имел желания.

* * *

Выяснил, что санитарки в пятой городской больнице заступали на дежурство в двадцать часов. А значит, убитая в моём предыдущем прошлом санитарка вряд ли шла на работу раньше восемнадцати ноль ноль — в это время я и собирался засесть в засаду. Промежуток между шестью и восьмью часами вечера определил, как наиболее вероятное время встречи Горьковского душителя со своей жертвой. Склонялся к мысли, что преступление произошло (произойдёт) в промежутке между девятнадцатью и половиной восьмого вечера. Но всё же решил перестраховаться — дежурить на месте пока несовершённого преступления с шести.

Оружие я вновь обернул пледом — бережно и аккуратно, словно пеленал ребёнка. Проследил за тем, чтобы не выглядывали ни дуло, ни обрубок приклада; и чтобы силуэт свёртка не стал узнаваем. Снял со стен в комнате верёвку, на которой обычно сушил бельё, обвязал ею упаковку. Сплёл красивую ручку (в детстве увлекался макраме) — чтобы нести обрез в горизонтальном положении: так моя ноша будет выглядеть безобидно, не станет привлекать внимание. Нарочно запланировал все эти действия на время после демонстрации — чтобы работать спокойно, не опасаясь неожиданного возвращения Пашки или Славы.

До пятой городской больницы доехал на автобусе. То была следующая остановка после «Пушкинского парка», где буду зимой спасать Пимочкину от «маньяка с молотком». В праздничный день пассажиров в общественном транспорте было не меньше, чем в будни — и всё шумели, суетились, спешили, будто опаздывали на работу. На мою ношу пассажиры автобуса не обращали внимания. Лишь нещадно пинали её бёдрами и коленями — устроили сконструированному генерал-майором Мосиным изделию проверку на прочность. За целостность обреза я не переживал — только за сохранность своей одежды: иного свитера, кроме этого полосатого, у меня не было.

Выбрался из автобуса на остановке. С удовольствием вдохнул пропахший выхлопными газами воздух. Волнения не чувствовал — лишь радость от того, что покинул набитый людьми салон. Всё больше скучал по своему оставшемуся там, в будущем, автомобилю. Испытывал угрызения совести от того, что когда-то ругал своего железного коня за «нескромный аппетит». Представил, как выглядел бы сейчас мой внедорожник в окружении дребезжащих порождений советского автопрома — ухмыльнулся. Но всё же отметил, что с нынешними доходами студента вряд ли потянул бы обслуживание того прожорливого монстра.

В прошлом месяце я дважды прошёл путь от здания больницы до проспекта Гагарина. Именно тот путь, каким сегодня будет идти санитарка — мимо седьмой подстанции. В первый раз я прогулялся, чтобы убедиться: другого пригодного для совершения преступления места, кроме того самого пустыря, на маршруте от проспекта до больницы не было. Ограбить и убить жертву можно было на многих участках того маршрута: оживлённого движения пешеходов я там не заметил — проблемы со свидетелями у преступника не возникло бы. Но другого удобного места, где Горьковский душитель мог бы изнасиловать жертву, кроме пустыря я не обнаружил.

Снова прошёлся по неровному асфальту тротуара, вдоль потрескавшегося белого бетонного забора уже вечером. Чтобы понять, как именно будут освещать путь преступника фонари, и узнать, проникал ли их свет на поросший пожелтевшими сорняками пустырь и на место моей будущей засады. Работающих фонарей на участке между проспектом и больницей увидел всего несколько. Провал в заборе, за которым начинался заваленный строительным мусором и поросший сорной травой участок земли между кустами и подстанцией, так и вовсе освещался ночью лишь луной — ближайший светлый островок заканчивался в пяти метрах от него.

Место для засады на Горьковского душителя я приметил в двадцати метрах от входа на пустырь — за высокими полудикими кустами шиповника. Грязный бетонный забор прикроет меня со спины (кусты не позволят моей фигуре выделяться на его фоне). Надеялся, что седьмого ноября не пойдёт дождь. И что к началу ноября шиповник сохранит хотя бы часть листвы — пусть и увядшей. Тогда меня невозможно будет заметить с дороги, хоть высматривай в упор. А вот дорога и тротуар для меня будут, как на ладони: всего в двух десятках метров от места моей засады находился рабочий фонарь — его свет никому не позволит проскользнуть мимо меня незамеченным.

Уже на подходе к пустырю я скрестил пальцы. Но не потому, что боялся опоздать. До восемнадцати часов оставалось почти двадцать минут (хотя на небе уже угасал закат). Я сомневался, что санитарка любила свою работу так сильно, что помчится на смену за два часа до положенного по расписанию времени. Переживал сейчас по другому поводу. Уж очень удобное я подыскал место для своей засады. Укромное. Теперь боялся, как бы его не посетили в предыдущие дни с целью не поймать маньяка, а «сходить в кустики». Мороза пока не было — неприятные запахи могли сильно осложнить мне «пребывание на посту».

На пустырь я всё же заглянул. Обошёл его вдоль и поперёк (фонаря у меня не было)