свою собственную комнату на втором этаже. Она была не очень большой: в углу стояла кровать, накрытая покрывалом с рисунками футбольной тематики, у окна – письменный стол, сбоку от него были прикручены пустые полки («Поставишь потом сам что захочешь», – сказала мне Анна), и еще была гардеробная – отдельная мини-комната с вешалками и полками для одежды. Стены и пол в светло-серых тонах, но Бруно сказал, что потом можно будет перекрасить, как я сам захочу.

– Мы просто не знать, что в твоем вкус, – виновато сообщил он.

Я удивился этому. Мой вкус… Да я вообще не был уверен, что у меня есть «вкус», меня ведь никогда ни о чем не спрашивали: носи что дают и живи где расселили.

Когда я лег в постель, Анна натянула мне одеяло до подбородка и поцеловала в лоб – это был новый, непривычный для меня жест, от которого я почему-то мелко затрясся.

– Все хорошо? – тепло спросила она. – Ты дома.

Я взял ее руку и приложил к своей щеке. Дрожь прекратилась.

– Завтра познакомишься с ребятами.

Она убрала мне волосы со лба, потом поднялась и задернула шторы.

– Добрых снов.

Сквозь прикрытые веки я чувствовал, как она прошла мимо, затем услышал звук закрывающейся двери. Повернулся на другой бок и зарылся в одеяло с головой. Постельное белье пахло лавандой – это тоже было новое ощущение.

* * *

Утром меня разбудил шум: голоса на первом этаже, стуки крышек мусорных баков возле домов, громко работающий в гостиной телевизор. Я завернулся в одеяло, стараясь игнорировать наступающий день. Мне хотелось замедлить время: словно чем дольше я пролежу в кровати, тем длиннее окажется утро, я поставлю его на паузу, как в игре. И тогда эта моя новая жизнь не закончится так мучительно быстро – всего лишь одни осенние каникулы длиной в две недели.

В конце концов лежать без дела стало скучно, и я выбрался из-под одеяла. Умывшись в своей личной ванной комнате, я спустился в столовую на завтрак, где Анна раскладывала по тарелкам омлет с помидорами и сыром.

– У вас нет хлопьев? – садясь за стол, спросил я.

– Хлопьев? – переспросил Бруно.

Он сидел по правую руку от меня и читал книгу на английском языке. Прямо за едой!

– В телевизоре американские дети всегда едят хлопья с молоком на завтрак, – пояснил я.

Анна смущенно потрепала меня по волосам:

– Хлопьев нет, но, если тебе нужно, мы их купим.

Я не знал, нужно мне или нет. Просто хотелось жить так же круто, как в телике.

– Ты пойдешь знакомиться с другими детьми? – спросила Анна. Она села за стол слева от меня.

Я поморщился: нет.

– Почему? Не хочешь?

– Я не смогу с ними общаться.

– Почему?

– Я не понимаю английский.

– Ну и что? – пожала плечами Анна. – Я вчера предупредила об этом их родителей, они будут говорить с тобой попроще. А к концу каникул ты и сам заговоришь – к языку быстро привыкаешь.

После завтрака без особого энтузиазма я все-таки вышел на улицу. На тротуаре, через один дом от нашего, стояли пацан и девчонка: они склонили головы и с любопытством что-то разглядывали на асфальте. У пацана была черная кожа, второй раз в жизни я увидел негра. Первый раз был накануне – наверное, то был его отец. Девчонка была короткостриженой и белобрысой, в длинном розовом платье. Анна советовала заговорить с ними, и я решил прислушаться к этому: наверное, она знает, как будет лучше.

Подойдя поближе, я увидел, что они разглядывают ящерицу. От моего приближения та мигом юркнула в сторону и скрылась в траве, а ребята заметили меня и принялись живо приветствовать. Я увидел, что девчонка носит под платьем джинсы. И не какие-нибудь, а затертые и с пузырями на коленях. Странная.

– I’m Ryan, this is Alex, – вежливо сообщил чернокожий, указав на последних словах на девчонку.

– I’m Oliver, – на этом этапе разговора я еще чувствовал себя достаточно уверенно.

Дальше мы оглядывали друг друга, глупо улыбаясь. Что бы они ни сказали теперь – скорее всего, я не пойму. Думаю, они об этом тоже догадались, поэтому молчали.

Я решил, что будет лучше взять контроль над диалогом в свои руки и использовать только известные мне слова:

– Are you friends?

Наверное, это был глупый вопрос, потому что – кто ж еще? С другой стороны, это Америка. Может, они эти… Бойфренд и герлфренд. В американских фильмах все очень рано заводят себе всяких парней и подружек, а потом беременеют в четырнадцать лет. Или это не из фильмов, а из рассказов воспиталок? Я уже не помню.

– No! – прыснула девчонка. – He’s my brother.

Я перевел взгляд с ее бледного лица на чернокожего парня и вполне уверенно заявил:

– He’s not your brother.

– Why? – не поняли они.

Я не знал, как это сказать по-английски, поэтому произнес по-русски, не громко, но очень четко:

– Потому что он негр.

Они странно переглянулись, затем повернулись, отходя от меня, и девчонка резко бросила мне через плечо что-то невнятное.

Они ушли дальше, вдоль тротуара, больше не оборачиваясь, а я стоял в растерянности: кажется, я сказал что-то не то. Еще и на русском! Сказал что-то не то на русском, а они это поняли. Я учу английский в школе уже шесть лет и не понял ни слова из последней фразы этой Алекс.

Раздраженный, я бегом вернулся домой и громко захлопнул за собой входную дверь.

– Ты чего? – Анна выглянула из кухни.

– Я не буду с ними гулять! – выпалил я.

– Почему?

– Я им не нравлюсь!

– С чего ты это взял?

Я прошел на кухню, чтобы было удобней возмущаться.

– Они куда-то ушли от меня и при этом сказали что-то недовольным тоном! Я ни слова не понял! – Я выговаривал ей это, тяжело дыша от обиды. – Еще и врут!

Анна в этот момент мыла посуду и, как мне кажется, пыталась не улыбаться.

– Про что они наврали?

– Сказали, что они брат и сестра! А один из них при этом негр! А вторая – не негр! Они что, думают, я совсем дурак?

Анна выразительно прокашлялась:

– Ну, они сводные. Их родители недавно поженились.

Эта информация заставила меня почувствовать себя неловко, но, давя в себе смущение, я сердито буркнул:

– Тогда так бы и говорили.

– И здесь нельзя говорить «негр», – сообщила она мне, вытирая тарелку полотенцем. – Говори «black». Или «темнокожий», если на русском.

– Почему? – не понял я.

– Это невежливо.

– Невежливо говорить неграм, что они негры?

Она приставила палец к