в ответ. Мне сразу стало легче: может, и Оливер тогда не умрет, если все-таки заразился. Хотя все равно ситуация неприятная.

Анна тоже вспомнила о нем. Потрепав меня по волосам, она велела разогреть себе ужин, а после принять лекарства.

– А я пока свяжусь с родителями Оливера.

Пока я ел тыквенный суп (звучит как гадость, но на самом деле ничего), Анна разговаривала по телефону на втором этаже. И эта болтовня длилась так долго, что я успел покончить с ужином и даже попить чай с тыквенным пирогом.

Все было из тыквы из-за приближения Хэллоуина. Сегодня они с Бруно вырезали рожицы на тыквах, а всю мякоть с косточками вытаскивали наружу – теперь она превратилась в еду. Я тоже пытался сделать свой тыквенный фонарь, но у меня получилась уродливая голова, поэтому я бросил это занятие.

Когда она вернулась через полчаса, то сообщила, что все в порядке.

– Вы так долго разговаривали, – заметил я.

Анна отмахнулась:

– Да мы о своем, о мамском.

Уже ночью, ложась в постель, я вспомнил эту фразу и даже дернулся от нее: получается, Анна считает себя моей мамой?

* * *

Утром тридцатого октября я проснулся в приподнятом настроении: Анна обещала помочь с костюмом на Хэллоуин. Я долго не мог определиться с персонажем, которого хочу изображать, потому что мне особо никто не нравился, кроме Оливера Твиста. Но Анна сказала: «По-моему, тебе не нужен костюм, чтобы быть Оливером Твистом», и я, в общем-то, с ней согласился.

Мы выбрали костюм скелета, потому что для него не понадобилось особого реквизита: только пижама из ближайшего к дому магазина детской одежды (на ней были нарисованы кости) и детский грим для праздников. Бруно сказал, что для первого раза сойдет.

Пока Бруно рисовал на моем лице впалые глазницы, а Анна подшивала штаны на скелетном костюме, они тревожно переговаривались между собой: с кем из них мне лучше пойти на Хэллоуин. Я не очень много знал об американских праздниках, но был убежден, что никто не ходит собирать конфеты с родителями. Такого не было ни в одном фильме!

– Я могу пойти с Райаном и Алекс, – негромко уточнил я.

Мои слова их будто бы смутили: они почти синхронно отвели взгляды и сделали вид, что каждый из них очень поглощен своим занятием. Потом Анна сказала:

– Родители Райана и Алекс запретили им с тобой общаться.

– Почему? – не понял я.

– Из-за ВИЧ.

Я все равно не понял.

– Ты же сказала, что я не заразный…

– Так и есть. Просто люди бывают невежественны.

Она сказала это дрогнувшим голосом – звучало так, словно она сама не уверена в правдивости того, что говорит. Может, на самом деле я действительно так опасен, как об этом говорили в баторе? Воспиталки ведь неспроста все время твердили, что у меня заразная кровь. Я помнил, как меня отводили в другой кабинет, чтобы сделать манту, – отдельно от всех остальных детей.

Бруно, видимо, уловив мой поникший взгляд, вдруг подбадривающе заговорил:

– Слушай, это иногда случаться со всеми! Когда мне было восемь, со мной никто не хотеть общаться, потому что я носить брекеты. Меня дразнили… Как это сказать по-русски… – Он посмотрел на Анну в поисках помощи.

– Лохом! – радостно подсказала она, и я слабо улыбнулся.

– Да, точно, лохом!

И все же я возразил:

– Брекеты потом снимают.

– Ну, знаешь… – Бруно немного стушевался. Потом сказал уверенней: – Невежество тоже не бесконечно.

Я не совсем понял, о чем он. Родители Алекс и Райан потом поумнеют? Но если они дожили до настоящей взрослости (им, наверное, лет тридцать пять – как и Анне с Бруно), а все еще не понимают, что я не опасен для их детей, – как и когда они поумнеют потом?

Меняя тему, Анна сказала:

– Калеб из соседнего дома в прошлый Хэллоуин собирал конфеты один.

– И два года назад too, – кивнул Бруно.

– Думаю, он не откажется сходить с тобой, – подбодрила меня Анна.

Я же немного испугался этого предложения: значит, с Калебом тоже что-то не так?

Забегая вперед, сразу скажу: да.

Он оделся в костюм Мизуки из «Наруто», а все знают, что это самый слабый шиноби, который ни разу не смог победить Наруто. Я не знаю, кто вообще в здравом уме из всех героев «Наруто» выберет именно Мизуки. Так что с Калебом определенно что-то не так, но другого выбора не было, и я решил вежливо промолчать насчет его наряда.

Когда мы с Калебом вдвоем пошли вдоль домов, я подумал, что теперь мы будем стучать во все двери подряд и говорить: «Трик-о-трит!» (именно этой скороговорке научил меня Бруно), но вместо этого Калеб спросил:

– Do you wanna go to the haunted house?

– What house? – не понял я.

Тогда Калеб скорчил страшное лицо и помотал руками в воздухе, что, видимо, означало какой-то дом с монстрами или привидениями.

Вообще-то я просто хотел насобирать кучу конфет, но, чтобы не быть трусом, ответил:

– Yes.

Мы свернули на другую улицу, и чем дольше по ней шли, тем сильнее сужалась дорога, дома стали встречаться все реже и реже – многие из них едва было видно из-за травы и сорняков. Не было никаких тыквенных фонарей, гирлянд и прочих украшений, зато с крыш свисали оборванные и скрученные провода, а у стен и окон хищно зеленели крапива и репейники – высокие, с человека ростом.

Я вдруг подумал, что не знаю, как сформулировать ни одну фразу из тех, что очень хотелось произнести в тот момент. Ну, например: «Пожалуйста, пожалуйста, давай вернемся домой».

– Come on! – радостным шепотом произнес Калеб и поманил меня рукой за собой.

Я понял, что он хочет сделать, и почти закричал:

– No!

Это, наверное, было не совсем мое «no». Скорее, что-то от воспиталок. В баторе всегда учили, что нужно держаться подальше от заброшек, рассказывали, что в таких домах устраиваются на ночлег бездомные и наркоманы. А один баторский охранник любил вслух зачитывать сводки новостей, что-нибудь типа: «Подросток забрался на крышу заброшенной многоэтажки, она обвалилась, мальчик скончался на месте». Конечно, в основном это никого не останавливало. Никого, кроме таких трусов, как я.

Калеб начал меня уговаривать:

– Let’s go, it’s an adventure!

Он думал, что это приключение, а я думал, что мы идем либо к смерти, либо к тюрьме – вдруг нас посадят за то, что мы вломились в чужой дом?

Но я – деваться было некуда – направился за ним. Когда ты мало что понимаешь и ни с кем не можешь объясниться, тебе ничего не остается кроме, как держаться вблизи хоть кого-нибудь.

Мы зашли в дом