Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Угрюмов не расслабился, но ничего не сказал.
– Каково настоящее предназначение Бьенфордского Шара и каков способ его строительства – точно не знает никто. Даже Валентин Павлович, хотя он знает почти всё по истории – он ведь историк. – И, похихикав, добавил: – Древние орвандцы оставили после себя миллион артефактов и сооружений. Шар – самое таинственное из них.
– Почему?
– Что почему, Угрюмов?
– Почему самое таинственное? А как насчет скульптур тигриц или гигантских ножниц?
– Нет, Угрюмов, Шар таинственнее. Тигрицы, хоть и окружены толками, они всего-то украшение королевского сада в Виувистере[15]. А о назначении ножниц мы можем хотя бы догадываться.
– Резать ткань вселенной, – сказал Сидорович.
– Почему бы и нет. А Шар? Ученые предпринимали сотни попыток воздействовать на странный материал, но даже взрывчатка не сорвала с него и пылинки.
– Взрывчатка? – воспрянул Тема Крупный.
– О, да! Немцы пытались взорвать Шар в сороковом году, во время трагической Недели скорби, когда Бьенфорд жил в оккупации.
– Скоты.
– Да. Впрочем, не только немцы…
– 11 «А» тоже скоты, – сказал Никита Евроньюз.
– Может, Шар, – предположил Валентин Павлович, – это такой крепкий дом для древних олигархов? Или бункер? Или усыпальница? У кого есть предположения?
Историк обвел взглядом класс. Проигнорировав вздернутую руку Угрюмова, он остановился на мне.
– Каноничкин! Что скажешь?
– А можно выйти?
– Я тебе выйду, Каноничкин.
– Я не готовился.
– Тогда расскажи, что ты в принципе знаешь о древних орвандцах? Какие они были? Красивые? Умные? Задорные? Удиви Валентина Павловича, а то 11 «Б» не удивлял меня с тех пор, как закрылся в кабинете, чтобы поиграть в хоккей вениками.
Половина класса засмеялась. Вторая половина, занимавшая на том легендарном матче скамью запасных, промолчала. Я собрался сморозить глупость, но тут…
В класс зашла завуч. Вместе с ней вошли лысоватый мужичок в бежевой безрукавке, заправленной в старомодные брюки с одной только стрелкой (на левой штанине), и красивая молодая женщина в летнем сарафане, с повязкой на голове и в босоножках. «Комиссия», – с ужасом шепнул кто-то позади меня.
– Как мы и обсуждали, Валентин Павлович, – констатировала Дыбыдыщ[16], – сегодня вместе с представителями районной образовательной администрации мы посидим на уроке. Вы не против?
– Конечно нет. Присаживайтесь, прошу вас.
Что тут возразить!
Я бы на месте историка отклонил эту безобразную просьбу, ибо она нарушает сакральную целостность учебного процесса. Валентин же Павлович развел руками, и Дыбыдыщ цокающим каблуком направилась в конец комнаты. Комиссия расселась по задним партам.
– Кто отвечает? – спросила завуч.
– Каноничкин.
– А, художник? Что ж, рисовать он не умеет. Послушаем, что знает по истории. Вопрос?
– Вопрос о древних орвандцах. Давай, Дима, это несложно.
Я взялся за спинку стула, встал и повернулся полубоком, чтобы видеть комиссию хоть краем глаза. В горле пересохло. Спутники Дыбыдыщ делали пометки в каких-то таблицах. Что делать? Потерять сознание? Изобразить припадок? Ответить на другой вопрос? Это, кстати, иногда помогает… Но я слишком нервничаю, чтобы фантазировать.
– Каноничкин?
– Да, я тут. – И, не найдя ничего другого, приглушенно выпалил: – И древние орвандцы жили тут.
– Где – тут? В этом классе?
– Нет. Ту-у-у-т. – Я раскинул руки, демонстрируя широту своего ответа. – Они дружили с греками, египтянами… И кем-то еще. Дружелюбные были.
– Совсем как 11 «Б»! – прокомментировал историк и улыбнулся.
Дыбыдыщ не оценила юмор:
– Не смешно, Валентин Павлович. Ваш ученик мямлит, когда дело касается элементарных вещей. Продолжайте без лишних эмоций, эта аттестация также может коснуться и вас.
Мне стало жалко Валентина Павловича, потому что я правда мало что мог сказать. Я читал об орвандцах, даже смотрел документальный фильм, но знания вываливались из головы, как кусочки говяжьего фарша из мясорубки. Дыбыдыщ что-то шепнула комиссии, я расслышал: “…как я и говорила”. Мои одноклассники – спасибо им – не насмехались, а затаив дыхание наблюдали.
– Они строили, – сказал я.
– Это верно. Какое ближайшее к нам строение ты знаешь?
– Башню печали.
– Башню печали, – подтвердил Валентин Павлович и указал в окно, туда, где возвышалась мрачная достопримечательность. – Что еще, Каноничкин?
– Они танцевали.
– Что?
Просто в этот момент я взглянул на хмурую Аннет.
– Они были этими, ну… Типа как рукодельниками. Создавали разные крутые штуковины.
– Штуковины. Правильно! Если кто не знает, “штуковины” – это плоды труда ремесленников, в совершенстве познавших искусство скульптуры, архитектуры, живописи и кузнечного дела. Я прав, Дима?
– Валентин Павлович! – взревела Дыбыдыщ. – Последнее предупреждение! Ведите урок подобающе! А ты, Каноничкин, скажи хоть один внятный факт, иначе комиссия закончится, не успев начаться!
– Простите, Маргарита Константиновна, – сказал Валентин Павлович и поправил очки. Лысый что-то прошептал завучу, вроде как успокоил ее, попросил угомониться. Я вздохнул.
Что делать?
Все-таки потерять сознание?..
Я посмотрел на Тетрадь. Давайте, корфы, помогите, когда это действительно нужно. Или теперь вы просто тетрадь? Ах как удобно – ПРИТВОРИТЬСЯ ТЕТРАДЬЮ! И Аннет сейчас думает, что я дуб дубом. И со школы меня попрут. Как вытащить знания из собственной подкорки? Я ощущал их в себе. Вернее, отблески их, фантомы, не реализованные в словах.
Я хочу ответить на вопрос. Не для того, чтобы получить пятерку или утереть нос завучу. Я по-настоящему жаждал знать. Я любил Орвандию. Я представлял, пусть это и неуместно, что живу в Бьенфорде три тысячи лет назад, в хижине из солнечного камня – как в книжке “Три похода в сторону моря[17]”. Вокруг бегают сказочные сакиты и меньки, с неба следит гигантская бабочка Пилина[18].
– Дмитрий, вы с нами? – спросил Валентин Павлович, косясь на завуча.
* * *
… Что-то случилось. Фантомы знаний вдруг вылетели из меня, обрели форму и вернулись обратно. Я почти увидел символы и знаки. Не написанные воздухом по воздуху, а саму сущность их. Они явились, как гости из иного мира, мира познания.
– Ну, что я вам и говорила, – возбухала тем временем завуч. – Учащийся Дмитрий Каноничкин наглядно демонстрирует абсолютную некомпетентность. Учеба для него – пустой звук. Воспитания, очевидно, никакого. Уж не знаю, что там у него дома…
За происходящим я наблюдал завороженно, как ученый, открывший солнечное затмение. Я видел знания! Я обернулся. Знаки, исходящие из меня, перемешивались с теми, что исходили из Лысого, из Валентина, из блондинки, даже из Дыбыдыщ. Это создало невиданный, волнующий, невероятный всплеск информации, вихрь фактов. Он поглощал меня…
– …он даже не может элементарно сказать, что первого царя объединенного орвандского Царства звали Мароган.
– Мароган II Ослепительный, – сказал я. – Если быть точным.
Валентин Павлович выронил маркер.
Со всех сторон послышалось с десяток «Чего-чего?»
– Отец его – Мароган Хмурый –