Алине на этот раз выпало снимать в Шереметьеве. Ужасно, думала она, но ничего в мире не изменилось, ничего не обрушилось, никто как будто даже и не сконцентрировался на гибели Олега. Дали информацию в новостях, Абдулов выступил в эфире, надувая щеки и вращая глазами по адресу «происков противников демократии» или чего-то в этом роде… А на самом деле всем плевать… Все носятся как заведенные, и вся эта каждодневная их рутина — ничтожная, никому не нужная! — уже отодвинула на второй, пятый, двадцать пятый план ЗЕЛЕНЫЙ ГАЗОН. Она вздрогнула и передернула плечами. Она не могла думать о зеленом газоне, не могла произнести эти слова ни вслух, ни про себя… Зеленый газон. Как школьницы любят рассказывать друг другу ужасные истории про черный автобус или красный плащ, так для нее зеленый газон стал после вчерашнего воплощением ужаса. Каштановые волосы на зеленом газоне… Настроение было подавленное, черное, разбитое. Шереметьево это несчастное ни с какой стороны ей сейчас не нужно.

— Нет, ты посмотри, посмотри! — раздался за спиной Алины гогот. Она не обернулась. Операторы Мешалкин и Дмитренко — два молодых оболтуса — развлекались тем, что считали девочек на обочине Ленинградки и комментировали их внешний вид. Счет у них, как поняла Алина, шел уже на третий десяток.

Их телевизионный микроавтобус «Тойота», набитый аппаратурой, еле-еле тащился по проспекту — движение на Ленинградке, как и везде по Москве, было организовано отвратительно. Минут пятнадцать они, раздражаясь и нервничая, простояли в жутком заторе — оказалось, это геодезисты, перекрыв дорогу с помощью милиции, вздумали что-то там измерять и сверять в самый час пик. Кругом, прижавшись к бокам их «Тойоты» и друг к другу, нетерпеливо пыхтели «Лады», «Волги» и прочие там «Вольво». Для Мешалкина с Дмитренко затор, напротив, сплошное развлечение и кайф.

— Алинка, посмотри на эту уродину! — восторгался Дмитренко. — Кто на такую клюнет! Только дальнобойщик, который уже второй месяц в пути, из Владивостока едет! Во-во, у кустов стоит в шортах кожаных, сиськи до пояса висят, гы-ы-ы! А у самой ноги кривые! А нет, вон за ней мужик из-за кустов вылезает… Интересно, они что, прямо в кустах там, да?

Мешалкин от брезгливости кривился, едва кинул взгляд на девочку у обочины:

— Фу, какие неэстетичные! Как можно с такой, неужели не противно?

— Да уж после вынужденного воздержания-то, — жизнерадостно отозвался Дмитренко, — гы-ы-ы… Не всем везет, некоторым решительно не с кем!.. Что ни говори, а если есть предложение — значит, есть и спрос. Девочки, сами того не зная, выполняют важнейшую экономическую функцию… Ну, дела! На каждом километре! По нескольку штук! Глянь-глянь, вон у той мини-юбка на «молнии» сплошняком!

— Эта юбка называется «мужчинам некогда», — отрешенно сказала Алина, вспомнив один немецкий журнал, в котором видела репортаж о европейских проститутках. Была там и эта юбка…

— А вот этой я бы вста… Ой, извини, Алиночка! С этой я бы не прочь остаться наедине, — продолжал блеять Дмитренко. — А вообще нет, на ней какая-то хламида намотана — еще неизвестно, что там под этими одеждами окажется… А все же тянет меня, грешного, на сладенькое…

— Ты бы лучше снял на всякий случай план с проститутками вдоль проспекта — может, пригодится для перебивки, — бросила ему Алина. Дмитренко энергично закивал и схватился за камеру.

Никто из руководства и не подумал предложить ей взять три дня траура после смерти Олега. Разумеется, речь идет не о формальных трех днях — все-таки они с Олегом не были родственниками, и ни один отдел кадров не посчитает, что она имеет право на официальный траур. Но по-человечески могли бы предложить… Нет, колесики вращаются, шестеренки скрипят, зубья цепляются друг за друга — машина работает как ни в чем не бывало, и так будет до бесконечности. Абдулов, появившись в их комнате через полчаса после их своеобразного разговора в кабинете, тут же дал ей задание. Единственное, чего она дождалась, так это мягкого: «Извини, дорогая, я понимаю, каково тебе сейчас, мы все выбиты из колеи, но ты же знаешь, через три дня сдавать программу. Я на тебя надеюсь, деточка».

Абдулов на следующий день собрал всю команду в своем кабинете, дал краткую информацию о происшедшем — собственно, это было излишним, все уже и так в курсе. Сказал, что администрация сообщит родственникам, организует похороны, произнес несколько прочувствованных дежурных слов о молодости Олега, о его жажде жизни… О том, что он лично будет держать ход расследования под контролем, перечислил высокопоставленных друзей телеканала, которые уже привлечены к делу — напрягают прокуратуру, давят на Кремль… Алина смотрела на него и не могла понять, как она еще недавно могла думать, что он ей нравится. Каждое слово звучало фальшиво и эгоистично, она, как в открытой книге, читала мысли Абдулова. Знаете, о чем думал ее пламенный завидный любовник? О рейтинге своей передачи, о том, как бы под этот скандал на всю страну собрать побольше спонсорских и заинтересовать людей с деньгами и связями, о том, что у Огульновского надо бы теперь еще больше денег выбить — за риск и опасность для жизни. Заглянул Кечин с озабоченной миной на лице, долженствующей означать скорбь, посоветовал всем «держаться» и «крепиться», пообещал помочь передаче (при чем тут передача?) деньгами.

И дня не прошло, она трясется в микроавтобусе с бригадой, едет на съемки о проблемах главного аэропорта страны, из-за которого между собой дерутся федеральная, московская и московскообластная власть. Ей надо рассказать о загруженной Ленинградке, которую сейчас Мешалкин и Дмитренко, высунувшись по пояс, пытаются снять из окна микроавтобуса (теперь движение, разумеется, перегородили два столкнувшихся «чайника», и машины, обтекая останки их транспортных средств, просачивались по бокам в час по чайной ложке). Надо в красках расписать замученные автомобильным выхлопом чахлые, больные деревья по двум сторонам шоссе, безобразное сообщение с Шереметьевом, бандитствующих таксистов и рвачей-частников, перегруженность аэропорта, толпы сомнительных праздношатающихся личностей, днем и ночью торчащих в залах прилета и отлета, работу таможни, результат которой — длиннющие очереди — налицо, тесноту…

Хоть Алина и была молода и на вид довольно наивна, работа на телевидении излечивала от простодушия кого угодно. Когда только пришла на работу в «Останкино», она еще могла верить, что все это делается ради гласности и свободы слова или ради борьбы с недостатками, ради построения в России демократии и светлого будущего, ради прав потребителей и прав человека. Сегодня же ей просчитать, что Абдулов получил специальный заказ на Шереметьево, не составляло большого труда. Ну, может, не Абдулов, а Кечин или кто-то повыше его. А повыше, собственно, был только магнат Огульновский — владелец 75 процентов акций их телеканала. А Абдулову — звезде нашей негасимой — спустили заказ сверху по инстанциям. Зачем-то Огульновскому надо «убить» руководство Шереметьева — видимо, скоро заинтересованные лица все-таки добьются в Госкомимуществе решения об акционировании аэропорта. И эти ребята, что сегодня стоят там «на раздаче», — первые претенденты на жирный кусок. А нам надо, чтобы у раздачи стояли совсем другие люди. «И пока руководители Шереметьева (а они снюхались с московским начальством и играют в его пользу) сидят в своих креслах, нет никаких гарантий, что кусок не проплывет мимо носа Огульновского, — растолковывал ей Олег и предупредил: — Жди задания от Абдулова». Растолковывая ей все это тихим вкрадчивым голосом — он всегда у него был вкрадчивый, — Олег целовал ее между лопаток и ниже, вдоль позвоночника. Они оба лежали ничком на разоренной постели, пили шампанское, ставя узкие бокалы прямо на пол — достаточно свесить руку. Зачем он говорил ей все это? Она никогда о подобных вещах не спрашивала. Она не лезла в эти дела, считая их сугубо мужскими играми. Она приняла эти отношения, поработав полгода на телеканале, как некий неизменный порядок вещей. Не все в этом мире имеют доступ к СМИ, кто имеет — тот король. Ни для кого у них в команде это, в общем, не было секретом, и ребята время от времени бурчали, что все дивиденды за подобные заказы шли Абдулову, а им малая толика не перепадает. Зато Абдулов — что ни день — раздувается. Он и корифей, он и звезда, его как телекиллера в список ста самых влиятельных политиков России включают.