свободное время и я не слишком устану, то нахожу себе такую, чтобы согласилась на кое-что, отвернувшись в сторонку.

Филип. Но тебе постоянно хочется?

Макс. Очень приятные ощущения. Я же не святой.

Филип. Бывают же и святые.

Макс. Да. И не святые. Правда, я вечно занят… Давай сменим тему. Сегодня вечером еще раз пойдем.

Филип. Хорошо.

Макс. Ты готов?

Филип. Слушай, насчет девушки я еще могу с тобой согласиться, как скажешь. А вот оскорблять не надо: в работе я ничем не хуже тебя.

Макс. Но эта девушка – точно вне подозрений?

Филип. А как же! Может, она и вправду на меня плохо влияет; может, я действительно зря трачу время и все в таком духе, однако ей можно верить.

Макс. Точно? Знаешь, я в жизни не видел столько лисиц.

Филип. Ну, дура, конечно, набитая. Но я доверяю ей, как себе!

Макс. А тебе-то доверять можно?

Филип. Надеюсь. А это заметно, если нельзя?

Макс. Пожалуй.

Филип. И как я выгляжу? (Встает перед зеркалом и с презрением глядит на свое отражение.)

Макс, наблюдая за ним, медленно растягивает губы в улыбке, потом кивает.

Макс. По-моему, на тебя вполне можно положиться.

Филип. Если хочешь – иди, расспроси ее, как она прежде жила и так далее.

Макс. Нет.

Филип. Все американки, приезжающие в Европу с деньгами, одинаковы. Ничем не отличаются. Никакой разницы. Колледжи, летние лагеря, более или менее обеспеченная семья, в наше время обычно менее, нежели более, мужчины, интрижки, аборты, высокие запросы… в конце концов она обзаводится семьей и остепеняется – или же остепеняется, не обзаведшись семьей. Кто-то открывает магазин, а кто-то работает в нем, другие пишут или играют на инструментах, третьи идут на сцену или в синематограф. Еще у них есть какая-то «Молодежная лига»[36] – там, по-моему, работают одни девственницы. Все на благо общего дела. Эта – пишет. И даже недурно, когда не ленится. Расспроси ее, если хочешь. Но должен предупредить, это очень скучно.

Макс. Мне неинтересно.

Филип. А мне так не показалось.

Макс. Да нет. Я передумал, ты сам разберешься.

Филип. С чем именно?

Макс. С этой девушкой. Ты сам примешь правильное решение.

Филип. Ты слишком веришь в меня.

Макс. Да, я в тебя верю.

Филип (с нажимом). А по-моему, слишком. Иногда меня все это бесит. Чертова работа. Ненавижу.

Макс. Понимаю.

Филип. Да. А ты мне тут зубы пытаешься заговаривать. Проклятье, на днях я убил мальчишку по имени Уилкинсон. Просто по неосторожности. И не говори, что это не так.

Макс. Вот сейчас ты несешь чепуху. Впрочем, мог бы быть и поосторожнее.

Филип. Я виноват, что парня убили. Оставил его в своем номере, сидящим возле открытой двери. Я же совсем не для этого его вызвал.

Макс. Ты не нарочно. Не стоит об этом думать, дела уже не исправишь.

Филип. Нет, я просто по недомыслию загнал человека в ловушку.

Макс. Рано или поздно его все равно убили бы.

Филип. А, ну да. Конечно. Если так рассуждать, то все чудесно. Прямо изумительно. А то я не знал.

Макс. Я уже видел тебя в таком состоянии. Ты придешь в себя.

Филип. Приду. Но знаешь, каким? Дюжина бокалов внутри, под руку с какой-нибудь проституткой. Это ты называешь «прийти в себя»?

Макс. Нет.

Филип. Спасибо, сыт по уши. Сказать тебе, где я сейчас хочу оказаться? Где-нибудь в Сен-Тропе на Ривьере, прогуливаться с утра, знать не зная ни о какой треклятой войне, и чтобы подали на подносе кофе с настоящим молоком, и бриоши со свежим клубничным джемом, яичницу с ветчиной…

Макс. И чтобы девушка рядом?

Филип. Да, и девушка тоже. Черт, ты прав. Девушка. В чернобурках и прочем таком.

Макс. Я же говорил, она на тебя плохо влияет.

Филип. Или наоборот, хорошо. Я так давно этим занимаюсь, что мне все опротивело. Вообще все.

Макс. Ты работаешь для того, чтобы каждый мог так хорошо позавтракать. Чтобы никто больше не голодал. Чтобы люди не боялись болезней, старости, чтобы они могли жить и трудиться с достоинством, а не как рабы.

Филип. Да. Конечно. Я знаю.

Макс. Ты же знаешь, зачем все это. У тебя просто расшатались нервишки.

Филип. Расшатались нервишки? Уже не то слово, причем давно. С тех пор, как я повстречал ее. Ты даже не представляешь, что они могут сделать с мужчиной.

Раздается приближающийся визг снаряда и взрыв на улице. Где-то кричит ребенок – сначала пронзительно, потом тонко, со всхлипами. Слышен топот бегущих ног. Еще снаряд. Филип распахивает окна. После взрыва опять слышно, как по улице разбегаются люди.

Макс. Ты работаешь для того, чтобы это все прекратилось.

Филип. Свиньи! Специально подгадали к концу сеанса в кинотеатре!

Снова свист снаряда, еще один взрыв. По улице с визгом пробегает собака.

Макс. Слышишь? Твоя работа нужна им всем. Она нужна детям. И даже, бывает, собакам. Иди, побудь немножко со своей девушкой. Ты сейчас ей нужен.

Филип. Нет. Пусть сама разбирается. У нее чернобурки есть. К черту все.

Макс. Нет, пойди. Ты ей нужен.

Еще один снаряд прилетает с протяжным шипением и разрывается где-то близко. На этот раз уже не слышно ни криков, ни топота.

Макс. А я тут пока прилягу. Сходи к ней.

Филип. Ладно. А что? Как скажешь. Все, как ты скажешь.

Подходит к двери, открывает ее. В это время слышно, как летит, падает, шипит и взрывается новый снаряд. Теперь – за отелем.

Макс. Это легкий обстрел. Настоящий начнется вечером.

Филип открывает дверь смежного номера. Оттуда слышится его ровный, невозмутимый голос.

Филип. Привет, Бриджес. Как дела?

ЗАНАВЕС

Явление второе

Артиллерийский пост наблюдения в полуразбомбленном доме на Эстремадурской дороге. Он находится внутри башенки, некогда украшавшей это весьма вычурное здание. Железная спиральная лестница, по которой сюда поднимались, измята взрывом, оторвана и висит в воздухе, а вместо нее приставлена деревянная. Мы видим эту лестницу и заднюю стену наблюдательного поста, выходящую окнами на Мадрид. На улице ночь, и мешки с песком, затыкавшие окна днем, сейчас убраны. В проемах – кромешная темнота: все огни в Мадриде погашены. По стенам развешаны крупномасштабные военные карты, на которых при помощи разноцветных кнопок и веревочек отмечено расположение позиций. На простом столе – полевой телефонный аппарат. Справа от него, точно напротив узкого отверстия в стене, установлен огромный монокулярный телеметр[37] немецкого образца. Еще один, среднего размера бинокулярный телеметр находится возле другого отверстия. Рядом с приборами стоят стулья. В правой части комнаты расположен еще один простой стол с телефоном. У подножия деревянной лестницы, как и у верхнего ее конца, выставлено по Часовому, у каждого – винтовка с примкнутым штыком. Верхнему Часовому едва хватает места, чтобы выпрямиться. Занавес поднимается. На сцене, кроме уже упомянутых Часовых, находится двое Связистов, склонившихся над столом побольше. Как только занавес поднимается до конца, в основание лестницы бьют огни фар. Они становятся все