Словом, так и пошло. То есть так пошла жизнь: Юрий Ильич, как и многие, с годами все меньше обожал жену, то есть временами уже еле терпел, пользуясь в этом полной взаимностью, причем еще неизвестно, кто пользовался; и, тоже как многие, все больше обожал других животных – уличных собак, бездомных кошек, вездесущих ворон, хитрых и важных, как провинциальные начальники, попугаев, тихо и очень осмысленно, вопреки распространенному о них мнению, бормочущих всякую забавную ерунду, и так далее – о людях не будем. При себе же имел старую уже, очень старую кошку Кулюшку и любил ее так, что иногда – стыдно сказать – плакал, на нее глядя.

А кошка Кулиса за прошедшее с их знакомства время действительно сильно состарилась. Все больше спала, хотя, как положено кошке, и в молодости спала большую часть суток. Никогда не играла со случайно оказавшимися в ее поле зрения предметами, вроде пояса от купального халата или упавшей на пол крышечки от валокордина, при том даже, что крышечка пахла валерьянкой. А специальную веревочку для игры Юрий Ильич давно уж не брал в руки, зачем пожилую кошку огорчать воспоминаниями… И прибаливала его Кулечка: то приходилось знакомому ветеринару, приглашаемому на дом за пятьсот рублей, зубной камень кошке счищать и ушки мыть борным спиртом, то Юрий Ильич искал по лучшим ветеринарным аптекам, которых в городе стало пропасть, самый особый корм против мочекаменной болезни, она для кошек вроде как инфаркт и рак для людей – номер один…

Только одно не менялось в прекрасной Кулисе – неземная, несравненная красота, которую не только вечно влюбленный ее рыцарь видел и славил, но и совершенно посторонние люди отмечали. Шерсть Кули была белая, а подшерсток сероватый, местами почти черный. И от этого происходил потрясающий зрительный эффект: сразу после вычесывания, расчесывания и других утренних косметических процедур, вытягиваясь и меся воздух перед собой от удовлетворения, она приобретала вид фигурки из литого и полированного серебра. Всякие фигурки кошек Юрий Ильич постоянно отовсюду привозил, у него уже и коллекция составилась из нескольких сот статуэток и мелких скульптур, так что сходство мог оценить предметно (вот, пожалуйста, слово «предметно»; а еще распространяли сарказм относительно авторов, употребляющих «уникально»… ладно, это просто так). Ну, серебряная была кошка! И так уж хороша она делалась, когда вся вытягивалась вперед прямо струной, несмотря на провисший животик, а передние ее руки, то есть передние, конечно, лапы, плавно плыли в пространстве, и «пальцы» с когтями сжимались и разжимались… Правда, происходило это недолго, потому что немолодая красавица быстро утомлялась и валилась набок, вывернув голову таким образом, чтобы смотреть на Юрия Ильича снизу томно, щуря и вдруг широко открывая виноградные глаза. Тут, бывало, он и не мог удержаться от слез.

Вообще с возрастом стал слезлив, это бывает с мужчинами. А возраст подступил быстро и незаметно, как подступает хитрый и умелый враг: вот его еще не было, а вот уж он перед тобой, и сделать ничего не успеваешь. Состарился Юрий Ильич, и жена его состарилась, и оба они любили кошку, а друг друга только раздражали, за длинную жизнь сделавшись во многом похожими друг на друга, во многом же оставшись совершенно разными, а раздражало одинаково и то и другое. Не говоря уж о принципиальных расхождениях, бытовых обидах и душевных разрывах, которых накопилось – ой-ей-ей!..

Тем временем вместе со старостью наступила и пенсия, сначала у жены одновременно с климаксом, а потом и у Юрия Ильича незадолго до импотенции. Жизнь стала не только малоприятной, но и реально (вот и «реально», дописался… ведь это похуже, чем «уникально»!) тяжелой. На еду Кулисочке хватало, но уже не на всякую, а сами-то большею частью ограничивались кашами. Впрочем, по возрасту чего-то другого почти и не хотелось.

А Юрий Ильич от тоски, бедности и свободного времени стал порядочно выпивать, тем более что бутылка плохой водки теперь дешевле, чем пакет приличного кошачьего корму.

Вот тут наконец и собственно о происшествии.

Выпивши, Юрий Ильич в сумерках возвращался домой. Там его ничего хорошего не ждало. Раздражение и вечная обида жены на все существо мужа; гречневая каша-продел с вытягивающейся нитками вареной курицей; и проклятый телевизор, все более чуждый. Одно только счастье: приляжет к больному правому боку – холецистит – Кулюша.

Тут вдруг перед ним возникли хулиганы. Нормальные хулиганы: в кофтах с капюшонами и широких брюках выше щиколотки, районные эсэсовцы.

– Отец, – сказал самый отвратительный из них, в крупных синих угрях, – а, отец… Дай немного бабок, отец, рублей сто или, ну, короче, двести, максимум, понял, тыщу, залить керосина, а то конкретно умираем… Все по чесноку, мы отдадим, нас на районе все знают.

Во-первых, поскольку Юрий Ильич был выпивши (а поганцы на самом деле совершенно трезвые, потому что еще только собирались подломить аптечный киоск и затариться медицинкой), то он, герой-то наш, почувствовал себя униженным в своем достоинстве и прочих правах человека. Во-вторых, как ни больно в этом признаваться, в пенсионные времена сто рублей стали для него вполне деньгами, а с собой было вообще только восемьдесят. В-третьих, он решил убежать, не понимая, что его догонят раньше, чем он сделает первый шаг.

И точно: на его движение последовала быстрая и неадекватная реакция, а именно: тот, который с синими прыщами, вытащил из-за спины немаленький кусок крученой арматуры и занес над головой потенциального потерпевшего. А еще один, с серьгой в виде православного креста в оттопыренном и нечисто мытом ухе, тоже откуда-то сзади вытащил продолговатую элегантную дубину, которой, как Юрий Ильич знал, американцы играют в бейсбол. Им, этим местным отмороженным, может, и деньги не очень были нужны, а только побить кого-нибудь до крови и судорог. А Юрию Ильичу физическое насилие, как вы помните, вообще было чуждо, даже не в таких безнадежных ситуациях.

И герой наш (так уж и быть, оставим ему это наименование, в принципе заслужил) сильно испугался. Он испугался даже не самой смерти, а связанных с нею хлопот: жена будет всю ночь звонить в милицию и «скорую», потом ее вызовут для опознания, потом неизвестно, где и на какие безумные деньги хоронить… В общем, геморрой, как говорится.

Но тут негодяи остановились, дружно открыв мерзкие щербатые рты, а сзади Юрия Ильича что-то мягко толкнуло.

Он, рискуя получить битой по затылку, оглянулся и увидел низкую, плоскую, как вдруг вспомнившийся отцовский портсигар, длинную четырехглазую машину темно-красного цвета.

Машина тихо рычала, точнее, мурлыкала, а на передней кромке ее капота вытягивалась и призывно выгибалась его серебряная Кулисочка.

Правая дверь машины была раскрыта.

Он плюхнулся на низкое, молочного цвета кожаное сиденье.

Автомобиль рванул с места, раздвинув хулиганов, как мелкую прибрежную волну рассекает уходящий по тревоге боевой корабль.

Кошка обернулась и помахала ему передней лапой.

Он хотел поинтересоваться, куда они едут, но за рулем машины никого не было, а кричать кошке было бесполезно – она летела, рассекая воздух, и не могла ничего услышать сквозь свистевший в ее ушках ветер.