Раньше безмоторный Юрий Ильич видел такие машины, но не знал, что они спасают одиноких.

Потом они приехали туда, где их ждали, и наконец повалились на диван приходить в себя. Никто их не трогал – в раю были одни только кошки и женщины, понимающие, что такое любовь.

Переволновавшись, влюбленные так и заснули: Кулюшка обнимала руку Юрия Ильича своими коротенькими лапками, а он прижимал ее к своему горячему – воспаление же – правому боку.

Счастливые, добрались. Даже завидно.

Таких пробок здесь не было никогда. В небе плыли удивительных очертаний облака, а под этими облаками вилась бесконечная змея неподвижных машин, тускло сверкающих в сером облачном свете.

Он всегда ездил в это время – получасовой промежуток между правительственными кортежами и обвалом джипов и Bentley , принадлежащих рублевскому среднему классу, то есть сто-двести личных миллионов на каждого, по подсчетам Forbes . Его Maybach , прогибая мостовую Кутузовского, не то полз, не то летел, Range Rover охраны осторожно лип к тяжелому немецкому заду лилово-кремового дредноута, а в результате пассажир лимузина входил в конференц-зал ровно в ту секунду, когда минутная стрелка застывала вертикально. Все знали, что за получасовое опоздание он может уволить кого угодно без объяснений, а за пятиминутное – потребовать от кого угодно объяснений в письменном виде. По заведенному им порядку секретарь при его появлении объявлял: «Председатель совета директоров компании «Петро Рос» господин Петр Росляков!» – и все вставали. Американский этот обычай не столько грел его тщеславие – в сущности, он вообще не был тщеславен, – сколько, на его взгляд, задавал приличный тон отношениям и солидный стиль.

День его был расписан по минутам не в смысле распространенного фигурального выражения, а буквально, например: «Генеральный директор Северо-Уральского отделения – 13:17–13:38. Японские судовладельцы – 13:38–14:05. Ланч с японцами…» И так далее.

Если бы кто-нибудь мог остаться с ним наедине в его свободное время… Впрочем, предположение бессмысленное, поскольку понятия «свободное время» в его сознании не существовало, а если бы случайно у него из-за просчета помощника выдались пустые и бесполезные пять-десять минут (помощнику было бы сделано краткое и сразу последнее предупреждение), то ни с кем наедине он не остался бы, а быстро просмотрел бы документы к следующим переговорам, или доклад заместителя, или…

Но все же… Остаться наедине и спросить, не обременительна ли для него такая жизнь и не хочет ли он – хотя бы иногда – провести час, день, неделю без расписания, без обязательств, без охраны, без встреч с неприятными и норовящими обмануть его людьми, словом, без всего, что и составляет его обычную жизнь… Он очень удивился бы. А что же делать? Лечь и смотреть в потолок всегда широко открытыми и редко мигающими глазами? Или в небо? Или, наоборот, лечь на живот и смотреть во мглу подушки? И о чем думать? Если о корректировке контрактов, то какое же это свободное время, это работа, и заниматься ею лучше сидя, поскольку необходим монитор компьютера, а его, конечно, можно укрепить на потолке, или на подушке, или – тоже решаемая проблема – даже на небе, но зачем лишние действия?

Нет, сказал бы он – как мы уже знаем, его зовут Петр Росляков, – нет, никакого свободного времени мне не нужно. Благодарю вас, всего доброго.

И его вполне можно понять, если серьезно подумать. Ведь судите сами – что такое свободное время? Это время, которое мы заполняем свободно выбранными занятиями. А уж занятия Петра Рослякова, председателя совета директоров компании «Петро Рос», были им выбраны абсолютно свободно, свободнее некуда. И учеба в достославной Керосинке, Институте нефти и газа, среди выпускников которого, пожалуй, теперь не многим меньше миллионеров и даже миллиардеров, чем среди каких-нибудь гарвардских… И комсомольская беззаветная работа, приведшая его сначала в молодежный кооператив, а потом уж известно, куда – как всех… И даже то, что некоторое время под статьей ходил – так ведь и это был его свободный выбор, хотя мог бы спокойно перекачать уже имевшиеся тогда активы куда-нибудь в Доминикану, да и сам… того… А он по своему свободному выбору здесь искал своей правды – и нашел-таки условно… И развод с женой, некогда комсомольской красавицей и активисткой, а впоследствии постоянной покупательницей, которую как родную встречал весь Третьяковский проезд, – все ей отдал, кроме минимума, необходимого для собственного сдержанного быта, – лишь бы на бизнес не претендовала…

Словом, он всегда был свободен, и, следовательно, все время его было свободное.

Прозвище у него в компании было Электроник, то есть как бы искусственный, электрический человек. Кино детское когда-то было такое… Впрочем, никто это прозвище где попало не произносил – все знали, что чувство юмора – не самое главное чувство у Петра Романовича, при том что и прочие чувства тоже не слишком сильные…

Между тем на Рублевке, вообще известной своими пробками, продолжало твориться нечто невообразимое. Тяжелый, слегка сутулый, как все гиганты, автомобиль Рослякова уже не летел и даже не полз, а просто стоял, как и все остальные. Вероятно, нигде в мире не съезжается столько таких дорогих автомобилей, чтобы выстроиться без движения на плохой дороге протяженностью несколько километров. Сотни тысяч, если не миллионы долларов, воплощенные в лакированном железе, жгли дорогой бензин и стирали роскошную резину от самого кардиоцентра до Триумфальной арки. В машинах этих сидели люди, чьи рабочие минуты и часы стоили вполне соответственно их машинам. Дорожная полиция присутствовала при этом, не проявляя никаких признаков служебной деятельности, поскольку все, кому положено, уже проехали.

И вся Рублевка стояла.

Потому что в небе над шоссе плыли облака, и они извещали о конце света.

...

– вот что было написано в небе облаками – дымными, непрерывно движущимися и никуда не уходящими, подсвеченными тревожным огненным солнцем.

– Включай мигалку, – сказал Петр Романович шоферу.

Шофер молча включил мигалку и еще по собственной инициативе крякалку.

Естественно, ничего на дороге не произошло. Потому что, даже если бы соседи Рослякова, все до единого, решили бы пропустить его мигающий и крякающий автомобиль, им бы это не удалось – машины стояли бампер к бамперу и дверь к двери.

Жизнь прекратилась, не дожидаясь дальнейших указаний.

Во всяком случае, в уме Рослякова то, что происходило, было равно прекращению жизни, то есть именно концу света: он опаздывал.

Через пять минут он позвонил секретарю совета директоров и сказал, что сегодня на заседании не будет. Причин, естественно, сообщать не стал, как никогда их не сообщал никому, что бы ни случилось. Не стал и слушать, что начал говорить секретарь, – как, за редкими исключениями, не слушал никогда и ничьих объяснений, поскольку все они были лживыми, а истинные обстоятельства он знал сам, – просто отключил телефон.