я даже не догадывался. Возможно, сестра решила заехать к кому-либо из соседей, и не сочла нужным известить об этом?

— Хватит лгать! — рявкнул Остергам. — Я не сумел добиться от вашего слуги, куда вы спрятали сестру, но добьюсь этого от вас!

Ивон побледнел.

— Улран. Что с ним?

Герцог досадливо махнул рукой.

— Старые верные слуги бывают неосмотрительны в своей верности. Старый дурак до последнего говорил о том, что это он переодел раненого князя в обноски, и убедил вас, что из него выйдет хороший крепкий раб.

— Что с Улраном? — снова повторил барон.

Остергам же продолжал говорить так, будто не слышал вопроса.

— Представляете, ваш слуга тем же вечером явился к моему дому и принялся уговаривать привратника пустить его к вам. Он был настолько убедителен, что его пустили и проводили ко мне.

Герцог холодно улыбнулся.

— А потом мои люди долго беседовали с ним… — он помолчал, наблюдая за испуганным Ивоном. — Я был удивлен, когда старик заговорил об Эвиане Древ. Зато я теперь больше доверяю умению своих людей найти подход к разным упрямцам.

Он поболтал вином в бокале и сделал неспешный глоток.

— Я даже подумывал о том, чтобы они попытались найти правильный подход к вам.

Ивон сжал зубы и выпрямил спину.

— Ну же, не стоит так напрягаться! — Остергам рассмеялся. — Я бы мог приказать своим людям, но у меня есть кое-что получше. Не зря же глашатаи по всей провинции каждый день объявляют о наказании за укрывательство преступника.

Герцог встал со своего кресла, подошел к окну, и продолжил.

— Завтра на площади будут судить банду Никлоса Удачливого, а на десерт я оставлю суд над вами, дорогой барон. Потом те же глашатаи доведут до каждого жителя, где конкретно вы будете трудиться на благо провинции. Думаю, ваша сестра не замедлит явиться к вам на выручку. Как вы думаете?

Он обернулся и посмотрел на Ивона.

— Где Улран? — тихо спросил тот. — Я хочу попрощаться с ним.

— Вашего слуги больше нет, а вот вы есть. — С деланным сочувствием сказал Остергам. — Пока у вас есть возможность избежать завтрашнего суда. Подумайте об этом.

Барон медленно покачал головой.

— Ах молодость, молодость. Юношеский максимализм и неверие в то, что может случиться что-то непоправимое, — ласково протянул герцог и жестко закончил: — У вас время до завтрашнего утра. Уведите.

В камере барон бесцельно бродил из угла в угол, сожалея о том, что не настоял, чтоб Улран отправился домой. Он вспоминал глаза старика, когда тот встретил их в таверне — сколько радости и старческого лукавства было в них! А он не нашел в себе сил погасить эту радость, пожалел. Лучше бы он остался в глазах дядьки неблагодарным чудовищем, накричал бы на него, отослал, но старик остался бы жив!

На фоне раскаяния угрозы Остергама в свой адрес он воспринимал как что-то пустое. У Ивона был месяц после отъезда Горлины, чтобы смириться со своим выбором. К тому же прошло больше месяца, в любом случае, сестра давно в Шебее и не наделает глупостей, не вернется его спасать. Эвиан, верно, уже свободен и ничего ему не должен. Жаль, только герцог останется жить и здравствовать, а он сам так и не отомстит за родителей…

К утру он забылся тяжелым сном, в котором Улран молча смотрел на него и тяжело вздыхал, будто не решаясь сказать о чем-то. Тяжелые шаги и скип двери разогнали дремоту. Охранники, не церемонясь, подняли Ивона на ноги.

— Ничего не хочешь сказать? — поинтересовался один из них.

Ивон отрицательно покачал головой.

Ему туго связали руки и повели прочь из камеры.

Глава 7

Низкорослая пегая лошадка резво тянула за собой легкую повозку.

Эвиан, с вожжами в руке, сидел впереди и размышлял о том, что он будет делать, как только рабская печать исчезнет с его руки. Первым делом он планировал побывать в своем замке. Не сомневаясь, что его разграбили до самого основания, он все-таки надеялся найти хоть что-то полезное для себя. Тем более, что там были тайники, о которых мало кто знал или мог догадаться. Потом предстоял путь в столицу, попытка попасть на прием к королю, в надежде добиться помощи. В отдаленной своей провинции Остергам творил, что хотел, но Эвиан верил: найдется и на него управа.

— На, поешь, — Горлина нарушила ход его мыслей, и он оглянулся.

Девушка протягивала ему кусок хлеба с козьим сыром. Эвиан охотно взял предложенное.

— Как твои руки? Покажи… — потребовала девушка после того, как Эвиан расправился с едой.

Она села рядом с ним, взяла свободную руку и подняла рукав, открыв широкую ссадину на запястье.

— Сейчас… — она закрыла глаза, сосредотачиваясь.

— Не надо, — он выдернул руку и поправил рукав.

— Как хочешь, я просто думала помочь… — обиженно произнесла Горлина и снова перебралась за его спину.

Они покинули замок еще утром. Для всех его обитателей Горлина поехала навестить подругу, а Ивон повёл раба к новому хозяину. Брат с сестрой ехали на лошадях, он же шел привязанным к седлу барона. Идти пришлось довольно далеко, поэтому жесткая веревка растерла запястья и сейчас Эвиан непонятно почему злился, ведь он сам и предложил именно так выйти из замка.

— Извините меня, — нехотя буркнул он.

— Уже простила, — ответила девушка. — Знаешь, как твое поведение называется? На зло всем отморожу себе уши. Только всем, по большому счету, все равно, а уши — твои, и болеть они будут у тебя.

Эвиан промолчал, не желая признавать правоту. Он украдкой оглянулся на девушку, та сидела спиной к нему, обхватив колени руками. Волосы она убрала под платок, как это делают замужние селянки, простой кафтан из грубой ткани скрывал тонкую фигурку, глядя на нее даже и не скажешь, кто она на самом деле.

Урсула отзывалась о ней с уважением и без страха. Насколько он слышал, остальные слуги тоже уважали молодую госпожу и отзывались хорошо, его самого она вылечила дважды. Но эта девушка всегда жила с кучей слуг и привычными удобствами. Теперь им предстояла долгая дорога, неизвестно было, как поведет себя изнеженная, привыкшая к комфорту баронесса. Он вздохнул. Сам же согласился отвезти её в Шебей, город на другом конце страны, никто не заставлял.

* * *

По дороге Горлина несколько раз просила остановиться, чтобы размять ноги и справить нужду, но больше к нему не обращалась и не пыталась заговорить. Когда, уже в сумерках, показались освещенные окна постоялого двора, она оживилась. Девушке надоела дорога, она просто устала от ее