Он напрягся всем телом, почти до дрожи, и я крепчепоцеловала утолщенную кожу. Рис издал едва слышный звук. Я лизнула шрам – оченьнежно. Снова стон вырвался из его горла, и это не был стон боли.

Я лизала гладкую кожу, медленно, осторожно. Его дыханиеперешло в короткие, отрывистые вздохи. Кулаки, все еще прижатые к бокам,дрожали – но не от гнева. Я водила губами и языком по шраму, пока у Риса неподогнулись колени. Это Китто поймал его за талию, не я. Маленький гоблиндержал его так, будто Рис ничего не весил.

Я поцелована Риса в губы, и он впился в меня в ответ, какбудто тонул и только я могла подарить ему вдох. Мы опустились на пол, наколени, Дойл возвышался над нами, а Китто все еще обхватывал Риса за талию.

Рис схватил меня руками за спину и прижал к себе достаточнокрепко, чтобы я, несмотря на оставшуюся между нами руку Китто, ощутила, что онтверд и готов. Какая-то пряжка или ремень, должно быть, впились Китто в кожу,потому что он тихо простонал.

Этот едва слышный звук будто подбросил Риса в воздух: онсудорожно огляделся по сторонам и, когда заметил руки маленького гоблина у себяна талии, чуть ли не завизжал и поспешил освободиться от нас обоих.

Я почти уже открыла рот и сказала, что Рис сделалдостаточно, чтобы удовлетворить меня, но Китто заговорил раньше.

– Я объявляю себя удовлетворенным.

Я уставилась на него:

– Но ты еще ничего для себя не получил.

Он покачал головой, моргая завораживающе синими глазами.

– Я удовлетворен. – Казалось, он хотел добавитьчто-то еще, но, видимо, передумал и просто еще раз покачал головой.

Возразил Рис:

– Ты же еще не получил свой кусок плоти.

– Нет, – ответил гоблин. – Но я имею правозабыть об этом.

– С какой стати?

Рис так и остался сидеть на полу, и на лице его читалисьстрах и растерянность.

– Мерри нужны все ее стражи, чтобы оставатьсяживой, – ответил гоблин. – Я не хочу, чтобы она из-за меня потерялаодного из них.

Рис смотрел на него, пораженный:

– Ты откажешься от своего куска плоти и крови радитого, чтобы я остался?

Китто моргнул и потупился.

– Да.

Рис нахмурился.

– Ты что, меня жалеешь? – В его голос закралсяслабый отзвук злости.

Китто взглянул на него, откровенно удивленный.

– Жалею тебя? За что? Ты красив, ты обладаешь теломМерри, делишь с ней постель. Ты можешь стать королем, если повезет. Шрамы,которые ты считаешь уродливыми, – это признак большой красоты у гоблинов изнак большой доблести, они показывают, что ты перенес сильную боль. – Онкачнул головой. – Ты воин сидхе. Никто не смеет поднять на тебя руку,кроме самой королевы. Посмотри на меня, воин, посмотри на меня. – Онпротянул к Рису маленькие ладони. – У меня нет когтей, а клыки слишкоммалы. Я – как человек среди гоблинов.

В голосе Китто впервые чувствовалась горечь. Горечьунижения. В культуре, где главные ценности – агрессия и физическая сила, он дветысячи лет прожил презираемым слабаком. Среди гоблинов он был прирожденнойжертвой. Он протягивал Рису эти маленькие ладошки, и на маленьком, нежном лицебыл гнев. Гнев и бессилие, рожденные знанием правды: Китто очень хорошоосознавал, кто он такой и кем ему не стать. Среди гоблинов он был игрушкойпервого встречного. Неудивительно, что он предпочитал оставаться со мной даже вбольшом гадком городе.

Спросите любого человека, особенно туриста, где живут вюжной Калифорнии богатые и знаменитые, и вам ответят: в Беверли-Хиллз. НоХолмби-Хиллз тоже лопается от денег и славы, а земля здесь щетинится высокимизаборами, которые не дают простым смертным, проезжающим мимо, броситьлюбопытствующий взгляд на богатых и знаменитых. Холмби-Хиллз – уже не то модноеместечко, каким оно когда-то было, юные восходящие звездочки не стремятсяпостроить дом именно здесь, но одно осталось прежним: для этих стен и заборов нужноиметь деньги, много денег. Если задуматься, возможно, как раз поэтомусвежеиспеченные знаменитости не слишком часто переезжают в Холмби-Хиллз –просто не могут себе позволить.

Мэви Рид могла себе это позволить. Она была звездой первойвеличины, но, к счастью для нас, не входила в верхние два процента. Была быона, скажем, Джулией Роберте – и нам пришлось бы обманывать ее ищеек измасс-медиа в придачу к моим. А одного набора настырных репортеров более чемдостаточно.

Против журналистов существовали и средства, не требующиемагии, – например, белый фургончик в пятнах ржавчины, который большуючасть времени стоял без дела в нашем гараже. Детективное агентство Греяиспользовало его для слежки, когда машине приходилось слишком долго стоять навиду. Если окружающие дома были приличными, мы использовали приличный фургон.Если местечко было не из лучших – мы брали этот. За красивым фургоном всегдастаей бросались репортеры, надеясь, что внутри прячется принцесса со свитой,так что пришлось взять старый, хоть он торчал на Холмби-Хиллз как бельмо наглазу.

Одно из задних стекол фургона заменяла картонка, приклееннаяскотчем. Пятна ржавчины зияли на белой краске открытыми ранами. И в картоне, ив пятнах ржавчины были прорези для скрытых камер и прочей аппаратуры. Дыркиможно было даже использовать как бойницы для стрельбы – в случае необходимости.

Машину вел Рис, все остальные спрятались в кузове. Стражсгреб все свои белые волосы под фуражку; качественно сделанная фальшивая бородаи усы полностью скрыли его мальчишескую миловидность. Фуражка и растительностьна лице даже прикрыли большую часть шрамов. Стражи уже стали почти так жеузнаваемы на телеэкране, как и я, так что это было неплохим камуфляжем. И еще –Рису нравилось играть в детектива. Он переодевался с таким удовольствием,словно сегодня был самый обычный день; все эмоциональные дрязги развеялись, каксон.

Китто буквально спрятался на полу у меня под ногами. Дойлсидел на дальней от меня стороне сиденья, Холод – в середине.

Сидя бок о бок, эти двое были почти точно одного роста.Стоя, Холод был выше на пару дюймов. У него были плечи чуть шире, тело – чутьмассивнее. Различие небольшое и не из тех, которые легко заметить, когда ониодеты, но все же оно существовало. Королева Андаис говорила о них так, словноони были двумя сторонами одной монеты. Ее Мрак и ее Убийственный Холод. У Дойлабыло имя, помимо прозвища, данного королевой, у Холода – нет. Он был простоХолод или Убийственный Холод – и все.

На Холоде были темно-серые брюки, достаточно длинные, чтобызакрывать верх серых мокасин. Обувь начищена до зеркального блеска. Рубашка –белая, с рубчатым передом и узким воротничком, прилегавшим к гладкой твердойповерхности шеи. Светло-серый пиджак скрывал наплечную кобуру и сияющийникелированный пистолет сорок четвертого калибра – таких размеров, что я врядли смогла бы держать его одной рукой, не то что стрелять из него.