пахнет рыбой, и это, вероятнее всего, не фантазия — когда оно писалось, рыбой в посёлке пахло всё и вся, а поселковые собаки и коты ходили отожравшиеся и ошалевшие от сытости.

Под конец уже, после всех новостей, Ванька сообщил, что стал-таки мужчиной, и между строк можно было прочитать и нешуточную гордость этим событием, и имя Дульцинеи. Ей, как несложно догадаться, оказалась Дуська-продавщица, которой наличие официального хахаля и полудюжины любовников не мешает просвещать молодёжь.

— Насколько я помню рассказы старшаков, — бормочу себе под нос, — это обычно или подсобке происходит, наспех, или по синьке на какой-нибудь вечеринке.

— Хотя… — чуть сморщившись, вспоминаю своё… хм, первое детство, в глубокой и очень депрессивной провинции, — ничего особо и не изменилось. Всё та же обязательная синька, всё те же пьяненькие, визгливо хихикающие бабёнки, к которым иногда выстраивалась очередь…

… и это ещё не самый плохой вариант. Хотя бы — по согласию…

Дочитав, долго лежал на кровати, уставившись в потолок над головой, но видя не побелку, а Посёлок. Нет, я ни разу не пожалел, что уехал, но есть люди, по которым я скучаю, и наверное, буду скучать. Немного… но они есть.

Проблема только в том, что сейчас я даже не знаю, о чём писать им! Возраст у нас сейчас самый тот, чтобы разобидеться из-за случайной оговорки на всю оставшуюся жизнь, очень скоро пожалев об этом и до конца жизни так и не собравшись с духом помириться.

Писать о том, что в соседнем подъезде мужик допился до белочки и долго шатался то в подъезде, то на улице, в одних семейных трусах, а иногда и без? О том, что неделю назад я дрался район на район и получил по башке так, что её пришлось зашивать?

Так это не то чтобы неинтересно для них, а скорее — не ново. Привычно.

От меня ждут чего-то более интересного, городского… а мне не хочется врать. По ряду причин я не открываю, где же, собственно, живу, а рассказать, между тем, есть что!

Участие в ансамбле, случайная встреча в московском гастрономе с одним из членов Политбюро (совсем не похожим на свой портрет!), и даже съёмки в кино. Пусть это роли не второго плана и даже не «в эпизодах», а всего лишь участие в массовке, но для ребят из затерянного в лесах северного посёлка и это — событие.

Сперва — какие-то документальные фильмы и съёмки для новостных программ об ансамбле Локтева, где я — во-он та фигура, гарцующая вприсядку! Да-да, в красной рубахе и лакированной фуражке с наклеенным на фуражку чубом!

Ничего, что лица не видно, да и показан я секунд пять, но это — точно я! У Антонины Львовны в комнате телевизор стоит, мы всей квартирой этот концерт смотрели, я это, точно я!

Потом была какая-то проходная картина категории «Б», где я — стоящий в строю юнкер-белогвардеец, пучащий глаза на проходящего мимо Деникина. Белый генерал, согласно утверждённому в институтах Марксизма-Ленинизма шаблону, был отменно мерзок, во время речи плевался и корчил рожи, а сама речь на две третьих состояла из слов вроде «пороть» и «вешать».

Наконец, неделю назад я отметился в кино уже серьёзней, оттанцевав на балу мазурку, будучи затянутым в отчаянно тесный и воняющий нафталином гусарский мундир, или вернее — то, что костюмеры и сценаристы Мосфильма считают таковым. В кадре меня достаточно много, и может быть (на что очень надеется мама) моё имя окажется в титрах — там, где «в эпизодах». Если, конечно, кадры с моей физиономией не вырежут по какой-либо причине.

Собственно, этим моя карьера в кино и ограничивается… и добрая половина локтевцев может похвастаться куда как более впечатляющим резюме. Нас, умеющих держаться на сцене, и получивших какие-никакие, но всё ж таки навыки сценарного мастерства, охотно набирают в массовку и эпизоды, так что «пасущиеся» возле ансамбля помощники режиссёров — вообще не редкость!

Бывают и гости поинтересней, вплоть до кандидатов в Члены, старичков с маршальскими звёздами и деятелей культуры из числа обласканных и приближённых. Но они, как правило, приезжают со свитой, о приезде в ансамбле знают сильно заранее, и встречают либо хлебом-солью с последующим коньяком в кабинетах, либо хорошо отрепетированным «Ой, а мы вас не ждали!», показывая Высокому Гостю как бы рабочий процесс.

Но и в первом, и во втором случае, среди встречающих в первых рядах оказывается руководство ансамбля и миловидные детишки, умеющие неподдельно сиять лицом и глазами при виде Небожителя.

А я недостаточно улыбчив, не готов сиять, правильно отвечать на тупые и абсолютно однотипные вопросы коммунистических старцев и лобызаться с мужчинами в морщинистые уста, так что в составе встречающих если и оказываюсь, то редко, и как правило, в задних рядах.

Биография родителей, полагаю, если играет в этом какую-то роль, то исчезающе маленькую. В основном — собственное моё нежелание, ну и пожалуй — неправильная физиономия и манеры.

Причём претензии отнюдь не к еврейству, как можно было бы ожидать, а скорее к тому, что я слишком — «не советский» типаж. Все мои роли, в том числе и не случившиеся, они либо белогвардейские, либо дворянские… хотя казалось бы!

Перебирая воспоминания, отбрасываю одно за другим — не годится, и это не годится…

Ведь напиши я правду, и через три дня подробности письма будет обсуждать весь Посёлок! Весь!

А там и Колька Второв с папашей активизируются, и… не знаю, но найдутся и другие. Я ж тогда, пока с телом не сжился, со стороны одержимого, наверное, напоминал… да и так-то, как и у любого мальчишки, хватало искренних, неподдельных врагов.

Одно на другое если наложилось у кого в голове, триггернуть может не на шутку!

А у отца? А у мамы? Они ж не святые, и среди людей жили, как все.

Кому-то ноги оттоптали, кто-то им… а теперь, если рассказ о нашей жизни разойдётся кругами по воде, так сразу всё вспомнится!

Наверняка ведь найдутся те, кто поскрипит зубами, помучается бессонницей пару ночей или пару недель, да вспомнит классику советского