Горизонт в правой части картины кажется выше и дальше, чем в левой, и этот разрыв создает ощущение динамики. Земля будто выгибается, как и туловище Лизы, а если быстро перевести взгляд с левой линии горизонта на правую, кажется, будто Лиза слегка запрокидывает голову.

Слияние ландшафта с образом самой Лизы — осознанный замысел Леонардо, любившего проводить параллели между макрокосмом и микрокосмом, между устройством мира и человека. Этот пейзаж изображает живое, дышащее, пульсирующее тело Земли: вены — реки, дороги — сухожилия, скалы — кости. Этот пейзаж не просто служит фоном для Лизы — он словно вливается в нее и становится ее частью.

Проследите сами за извилистым путем реки справа — там, где она протекает под мостом: она явно втекает в шелковый шарф, переброшенный через левое плечо Лизы. Складки шарфа остаются прямыми, пока не доходят до груди, а там начинают мягко перекручиваться и перевиваться, вызывая в памяти рисунки Леонардо, изображающие водные потоки. В левой части картины петляющая дорога образует такую излучину, словно хочет попасть прямо в сердце Лизы. Ее платье ниже выреза струится и стекает по телу, словно водопад. Фон и наряд Лизы роднят сходные высветленные полосы, как бы подчеркивая, что перед нами не простое внешнее сходство, а настоящий союз. Вот ядро философии Леонардо: воспроизведение и взаимосвязь природных закономерностей — во всем, от космоса до человека.

Более того, картина говорит о том, что это единство охватывает не только видимую природу, но и время. Пейзаж рассказывает нам о том, как формировались Земля и ее порождения, как в глубоком прошлом вода прокладывала себе путь через горы, создавая долины, как затем, уже в историческую эпоху, протекала мимо мостов и дорог, построенных руками человека, и как, наконец, это животворное начало подступает к пульсирующей шее молодой матери, флорентийки, в чьих жилах тоже совершается течение. Вот так ее образ приобретает черты вечного символа. Как писал в 1869 году Уолтер Патер в своем знаменитом восторженном очерке о Леонардо, «к ее голове сошлись „все концы света“… [в ней] вечная жизнь слила воедино десять тысяч опытов»[853].

Существует много портретов — к их числу относится более ранний портрет Леонардо «La Belle Ferronière», — на которых глаза изображенного человека как будто провожают зрителя взглядом. Это срабатывает даже с хорошей репродукцией той картины или «Моны Лизы». Встаньте перед репродукцией — дама смотрит прямо на вас; отойдите вправо или влево — ее взгляд все равно устремлен на вас. Хотя Леонардо не первым придумал писать на портретах глаза, будто следящие за перемещениями зрителя по комнате, этот эффект стал настолько тесно ассоциироваться именно с ним, что иногда его даже называют «эффектом „Моны Лизы“».

Десятки экспертов изучали «Мону Лизу», доискиваясь до научных причин этого явления. Одно из объяснений состоит в том, что в трехмерном мире свет и тени, ложащиеся на лицо, смещаются, когда мы меняем точку обзора, а на плоском портрете этого не происходит. Поэтому нам кажется, что глаза, глядящие вперед, смотрят на нас, даже если мы уже не стоим прямо перед портретом. В «Моне Лизе» Леонардо, мастерски владевший светотенью, сделал этот эффект особенно отчетливым[854].

И наконец, самая пленительная загадка «Моны Лизы» — ее улыбка. Вазари писал: «В этом портрете Леонардо была улыбка, столь приятная, что, глядя на него, испытываешь более божественное, чем человеческое, удовольствие». Еще он рассказал о хитром приеме, благодаря которому сама Лиза, позируя Леонардо, не теряла веселости: «Во время сеансов он приглашал людей, которые играли и пели, и постоянно держал буффонов, которые должны были развлекать ее, чтобы этим способом устранить меланхоличность, свойственную обыкновенно живописным портретам».

В этой улыбке есть какая-то загадка. Когда мы смотрим на нее в упор, она как будто иногда пропадает. О чем думает Лиза? Мы чуть-чуть смещаем взгляд в сторону — и улыбка слегка меняется. Загадка только усложняется. Мы отводим взгляд — а улыбка не дает нам покоя, как уже давно не дает покоя всему человечеству. Еще ни в одной картине так тесно не переплетались движение и чувство — два неразлучных ориентира в искусстве Леонардо.

В ту самую пору, когда Леонардо совершенствовал улыбку Лизы, он проводил ночи в мрачном подземелье госпиталя Санта-Мария-Нуова, в мертвецкой, где вскрывал трупы и рассматривал мышцы и нервы. Его вниманием завладела человеческая улыбка, и чтобы понять, как она возникает, он задался целью: проанализировать все возможные движения всех частей лица и выяснить, где берет начало каждый из нервов, управляющих всеми лицевыми мускулами. Для того чтобы написать человеческую улыбку, вовсе не обязательно было понимать, какие из этих нервов — черепно-мозговые, а какие — спинномозговые, но Леонардо непременно решил это узнать.

Говоря об улыбке Моны Лизы, имеет смысл вернуться к тому примечательному листу Леонардо с анатомическими рисунками 1508 года, о котором уже шла речь в главе 27; там показаны губы с оскаленными зубами, а затем те же губы нарисованы сжатыми (илл. 111). Леонардо открыл, что сжимает губы та же самая мышца, которая и образует нижнюю губу. Выпятите нижнюю губу — и вы убедитесь, что это так: она сама может выпячиваться или одна, или вместе с верхней губой, но одну только верхнюю губу выпятить невозможно. Это было малозначительное открытие, но для анатома, который был еще и художником — а главное, вовсю работал над «Моной Лизой», — оно оказалось достойным внимания. В других движениях губ участвуют разные мышцы: «Одни мышцы сводят губы в трубочку, другие раздвигают их, другие растягивают за уголки, другие выпрямляют, другие перекручивают поперек, другие возвращают в начальное положение». Затем Леонардо нарисовал несколько пар губ со снятой кожей[855]. А на самом верху страницы мы видим нечто восхитительное: совсем простой рисунок, набросанный углем, изображает слабую улыбку. Хотя тонкие линии в уголках рта едва заметно загибаются книзу, возникает впечатление, будто губы улыбаются. Итак, здесь, среди анатомических зарисовок, обнаруживается заготовка для улыбки «Моны Лизы».

___

За этой улыбкой скрывается и другая наука. Изучая оптику, Леонардо понял, что лучи света не сходятся в какой-то единственной точке в глазу человека, а попадают сразу на всю сетчатку. Средняя часть сетчатки, так называемая центральная ямка (фовеа), лучше всего различает цвета и мелкие подробности, а участки, окружающие впадину, лучше распознают тени и оттенки черного и белого. Когда мы смотрим на предмет в упор, он видится нам более отчетливо. Если же мы глядим на него искоса, краем глаза, он кажется более размытым, как будто находится дальше.