ее не ослаблять, а усиливать, потому что космополитизм и гнилой эстетствующий формализм разоружают советский народ идейно, они тормозят движение нашего советского народа к коммунистическому обществу.

Партийная организация ставит своей задачей до конца разоблачить и разгромить идейно носителей враждебных марксизму идей.

Но это отнюдь не означает, что партийная организация, как это хотят некоторые представить, хочет устроить всеобщий разгром. Провокаторы, я бы сказал, которые распространяют такие слухи, хотят замутить воду, в которой можно было бы побольше наловить рыбки. Они все хотят свалить в одну кучу, чтобы ни в чем нельзя было разобраться по-настоящему. Я должен сказать, что никаких разговоров о всеобщем разгроме наших ученых, о каком-то походе против них быть не может. Мы хотим помочь нашим ученым отказаться от враждебных нам идей, вести нашу науку в духе требований Центрального Комитета партии, в духе требований нашего советского народа.

Вот почему все присутствующие здесь с большой надеждой ждали выступлений наших ученых. Надо сказать, что подавляющее большинство наших ученых и студенчества правильно понимают задачи борьбы, только мне еще раз хочется вернуться к выступлениям проф[ессора] Жирмунского и проф[ессора] Гуковского. Мне кажется, что они не понимают значения той борьбы, которая развернулась у нас сейчас, они не понимают политической сущности тех событий, которые происходят.

Товарищи, наша беспощадная критика в данном случае ни в коей мере не приравнивается к политической неблагонадежности. А были такие стремления думать, что если В[иктор] М[аксимович] ошибается, или если у него ошибочная система взглядов, или если у проф[ессора] Гуковского враждебная, глубоко вредная система взглядов, так, значит, они не советские люди. Такие рассуждения неправильны. У нас нет оснований, чтобы людей, ошибающихся в науке, объявить политически неблагонадежными людьми. Они наши, советские люди, и можно быть уверенными, что они, конечно, откажутся от своих систем и попытаются перестроить свои научные позиции.

И, наконец, последнее, что мне хотелось бы сказать. Нельзя забывать исключительной остроты международного положения, нельзя закрывать глаза на такие вещи, как возрождение фашизма в Англии, Америке, Германии, который может быть направлен против Советского Союза. И здесь совершенно правильно говорили, что мы готовим работников не только идеологического фронта, вполне возможно, что люди, которых мы готовим, будут завтра на передовой линии огня в буквальном смысле этого слова. Это обстоятельство также должно подтолкнуть тех, кто считает, что все это пройдет, и все останется по-прежнему.

Я думаю, что наши ученые, судя по сегодняшним выступлениям, сделают для себя соответствующие выводы из той острой борьбы, которая развернулась у нас, и из тех решений Центрального Комитета партии, которые указывают нам единственно правильный путь. (Аплодисменты)»[963].

После этого еще раз поднялся с места В. М. Жирмунский:

«Я хочу сказать только две вещи.

Первое. Выступая вчера по вопросу о работе моей кафедры, я выступил не самокритически. Я привык к авторитету на кафедре и на факультете, и этот авторитет заставил меня забыть о том главном, что движет нас вперед, – о критике и самокритике. Я говорил по частным вопросам, но речь идет о том, что, действительно, в работе моей кафедры имеются очень существенные недостатки. Сегодня мы слышали часть этого материала в докладе председателя комиссии. Это самое главное, о чем должен был сказать я сам, а не председатель комиссии.

Второе. Я хочу сказать, что больше всего на этом волнующем заседании меня взволновало письмо, голос того студента, который пришел к нам с фронта, который, как каждый советский студент, готов по призыву государства и партии идти на фронт. Этот студент предъявил нам большой счет, и этот счет заставляет нас краснеть за многое, что мы сделали. Но я думаю, что каждый из нас, ученых, имеет только одно содержание жизни: жить и работать. Партия учит нас исправлять свои ошибки. Я не буду давать здесь клятв и делать заверений, я буду работать и работать, а судить будете вы. (Аплодисменты)»[964].

Для заключительного слова из-за стола президиума к кафедре встал декан факультета:

«Товарищи, мне предстоит ответственная задача – подвести итоги нашей двухдневной работы, работы, которая, по моему глубокому убеждению, была плодотворной и, безусловно, послужит резкому изменению положения на нашем факультете. ‹…›

У меня есть записка, в которой спрашивается – неужели у нас такое плохое положение в советском литературоведении? Я должен сказать, что в своей основе и в главном наше советское литературоведение не вызывает тревоги. Мы находимся сейчас с вами на очередном этапе борьбы за нашу марксистско-ленинскую науку, за укрепление этой науки. Я напомню вам, что эта борьба не впервые ведется. Вы помните разгром формализма, разгром троцкистских агентов в литературоведении, разгром бухаринских агентов, разгром веселовщины, теперь идеологический разгром космополитизма в литературоведении – все это наши вехи роста, указывающие на все возрастающую зрелость нашего советского литературоведения.

Вот почему дело заключается не в количестве книг, хотя этих книг у нас не так мало. Надо при этом помнить и то, что мы располагаем ленинскими статьями, что мы располагаем работами И. В. Сталина, постановлениями и решениями Центрального Комитета партии по идеологическим вопросам. Вот наша база, вот наша сила, вот залог того, что наше советское литературоведение здоровое, что оно растет и будет расти.

Надо понимать, кроме того, что борьба с космополитизмом есть не только очередной этап, но и особо острый этап борьбы, особо острый потому, что в наших условиях борьба за чистоту марксистско-ленинской методологии совпадает с борьбой за крепость и могущество нашего советского народа, потому что борьба с космополитизмом есть борьба в то же время за наш советский патриотизм, что это есть борьба за уверенность нашего народа в победе в возможных исторических испытаниях, накануне которых мы, может быть, находимся. Вот что нужно помнить тому, что выступает сегодня с этой трибуны, кто в этих условиях считает возможным и нужным выразить свое отношение к той борьбе, которую ведет наша партия.

Вот почему те ученые, которые в этих условиях пытаются говорить только о науке, остаются в плену старых представлений о так называемой “чистой науке”, якобы далекой от политики. А разве такая наука, отделенная от политики, есть? Для нас, для марксистов, и партийных, и беспартийных большевиков такой науки нет. И это мы видим лучше всего в эти дни, в дни борьбы с космополитизмом. Разговор должен, действительно, идти научный, но этот научный разговор должен вестить языком советской науки, проникнутым духом партийности, языком советской науки, которая кровно связана с