– Что вы замыслили, князь Тарентский? – взревел он. – Уж не вы ли истинный подстрекатель жалкой попытки дестабилизировать штаб?

Тишина обрушилась на зал как удар молота. То, что верховный лидер крестового похода отправил под арест высокопоставленного священнослужителя непосредственно перед решающим сражением, уже вызывало серьезные опасения, но обвинение в адрес одного из пяти главных баронов военной кампании просто потрясало. Тем более что ни для кого не была тайной неутолимая взаимная ненависть, которую питали оба нормандца. Какова же будет реакция великого воина Боэмунда Тарентского, предводителя Железных солдат?

Тот медленно поднялся. Несмотря на все волнения, сотрясавшие ассамблею, до сих пор он оставался сидеть. В огромном зале не раздавалось ни звука. Встав, Боэмунд продолжал пристально смотреть на Praetor peregrini. Они не сводили друг с друга взгляда, даже не моргали. Потом сицилийский нормандец заговорил, неспешно выговаривая каждый слог:

– Вы предъявляете мне официальное обвинение, сеньор претор? Должен ли я также считать себя арестованным?

Холодность, с которой он это произнес, таила столько угрозы, что вопрос прозвучал как последнее предупреждение. Это только усилило ярость Роберта де Монтгомери.

– Если у вас на совести нет преступлений, – выкрикнул он, – немедленно поклянитесь мне в верности! Немедленно клянитесь!

Офицеры в непосредственной близости от князя Тарентского инстинктивно подались в стороны, словно находились рядом с готовой взорваться бомбой. Все присутствующие окаменели.

Черные глаза Боэмунда сверкнули, нормандец наклонил голову и сплюнул.

– Я верен моему Господу! – загремел он. – Я верен моей родине и моим идеалам! Вы не являетесь ни одним из этой троицы, Роберт Дьявол!

Затем он повернулся спиной к Praetor peregrini и направился к двери.

– Арестовать его! – заорал Роберт. – Стража, схватить его! Подчиняйтесь и сейчас же арестуйте князя Тарентского!

Но из всех военных полицейских, обеспечивающих безопасность Совета, ни один не осмелился поднять руку на Боэмунда, и тот беспрепятственно переступил порог; в дверях мелькнул его короткий плащ.

С бьющимся сердцем, почти задохнувшись, Роберт бросил быстрый взгляд на Годфруа Бульонского. Герцог Нижней Лотарингии ни разу не вмешался в разгоревшийся скандал. Сидя с пепельно-серым лицом, он, казалось, пребывал в страшном волнении. В нем явно шла внутренняя борьба – дружеские чувства к Боэмунду Тарентскому толкали его присоединиться к князю, а чувство долга удерживало от этого.

Роберт понял, что не следует мешкать, пока чаша весов склонится не в ту сторону, тем более что толпа ждала его реакции. В конце концов, хотя Боэмунд нанес ему жестокий удар, ничто еще не было потеряно. Ключом к незыблемости власти всегда была и будет решимость ее использовать. Он отцепил от своего ворота золотой диск папских полномочий и высоко поднял его, чтобы все могли видеть. Украшающие его три наложенные друг на друга короны ярко засияли в свете тактической голограммы.

– Напоминаю всем, что папа, наместник Бога на Земле, назначил меня верховным главой этого крестового похода, – заявил он, стараясь придать голосу уверенность, которой внутренне ему не хватало. – Выступив против меня, князь Тарентский совершил серьезное преступление и рано или поздно ответит за него. Однако в интересах священной армии, которая готовится к жестокой битве против дьявольских легионов, я принимаю решение отложить наказание, которое должно быть на него наложено.

Собравшиеся снова зашептались. Роберт де Монтгомери, проявляющий великодушие в ответ на подобное оскорбление. Непостижимо.

– Но более я не потерплю ни малейшего ослушания. Любое сопротивление моим приказам, пусть даже на самом высшем уровне, будет караться смертью! Надеюсь, все хорошо расслышали мои слова и не сомневаются в моей решимости! Сегодня великий день, потому что нам предстоит главная битва. И эту битву мы обречены выиграть!

Роберт неожиданно понял, что эта речь воздействует на присутствующих намного сильнее, нежели то слабое вступление, с которого он начал. Никогда герцог Нормандский не бывал так силен, как в те моменты, когда его прижимали к стенке, и ему приходилось сражаться. В этом смысле вполне возможно, что Боэмунд оказал ему услугу, свирепо подумал он.

– Я требую победы! Я хочу ее, и я ее получу! Ибо, клянусь Богом, если, к несчастью, во время сражения я приду к мысли, что победа от нас ускользает и эти животные берут верх, я прикажу «Святому Михаилу» очистить всю равнину, испепелив ее энергетическими ударами с орбиты! Так что, или победителями будем мы, или победителя не будет!

Хотя некоторые офицеры казались шокированными подобным заявлением, многие горячо поддержали его. Солдаты были прежде всего людьми действия, и Роберт знал, что всегда можно добиться прекрасных результатов, если задеть их чувство чести и бросить вызов их способности преуспеть.

Само собой разумеется, полунамеком высказанная претором угроза уничтожить заодно и солдат-крестоносцев никоим образом не касалась наиболее высокопоставленных чинов. В распоряжении штаба всегда находилось несколько межорбитальных транспортников, готовых взлететь, если потребуется срочная эвакуация.

Пора было заканчивать. Роберт снова взял слово:

– Что касается сообщения, присланного ренегатом-племянником князя Тарентского, вот мое решение: я отправлюсь на встречу.

После его заявления шум в зале еще усилился. Это воистину было последним, что присутствующие готовы были услышать из уст претора после всего, что произошло.

Роберт поднял руку, призывая к спокойствию.

– Да, друзья мои, я явлюсь на эту недостойную встречу. Но я пойду не для того, чтобы вести переговоры. Нет, никогда я не опущусь до переговоров с преступником или, хуже того, с дьявольскими тварями, которые его сопровождают. Я пойду на эту встречу только для того, чтобы предъявить врагу ультиматум: отступите, или погибнете!

* * *

10:00

– С ума сойти! Откуда в этих провалах может взяться столько воды, когда ее так мало на поверхности!

По привычке выкладывать все напрямую Паскаль вслух высказал то, что вертелось у меня в голове с самого начала этой охоты. Вот уже больше двух часов, как мы спустились в лесистый провал, и с тех пор только и делали, что бултыхались в ноздреватой смеси земли, воды и гниющей растительности. Короче, в болоте.

– Даже интересно, как воде удается испаряться, чтобы вернуться в атмосферу, – пропыхтел я, с огромным трудом извлекая правую ногу из пятнадцатисантиметровой толщи грязи и издав при этом звучное «плюх». – Можно подумать, у воды на этой планете один-единственный круговорот: облака, дождь, стекание в провалы, грязь!

Замечание не совсем соответствовало истине, поскольку многие провалы были такими же сухими, как поверхность, а другие в конце концов тоже пересыхали, если дожди медлили вернуться. Гидрологическим изысканиям на Акии Центавра предстояли прекрасные дни расцвета, когда ими кто-нибудь заинтересуется. А пока мне всякий раз приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы мои сапоги оставались на ногах, когда я, надрываясь, вытягивал их из жижи, чтобы сделать очередной шаг.