- Какая теперь разница?

Приглушенный удар. Будто бы кулаком в стену.

Затем напряженное:

- Бл*дь! Да я сотни раз задавал тебе этот вопрос! Напомнить, что ты мне отвечала? Ни за что! Никогда! Ни в этой жизни! Здесь я родилась, здесь и умру! Что мне оставалось? Силой тащить тебя в другую страну?

- Я была слишком глупа, и не могла здраво оценить последствия своего упрямства! – взвизгнула Ирина Павловна. – Лучше бы ты и правда заставил меня, Боря! Лучше бы скрутил, и силой вывез из страны! И тогда наш сын был бы жив. И я… тоже. Но, ты пошел иным путем. В итоге, убил нас обоих!

- Не говори так! – рваный вдох, судорожный выдох.

- А как я должна говорить?

- Вообще молчи. Просто молчи, и позволь мне…

- Не позволю!

- Ира! – предостерегающе. – Не провоцируй!

- Ненавижу!

Очередная пощечина. Еще более звонкая, и бесконечно яростная.

- Я не в силах исправить прошлое! – горький смешок. – Хоть башкой о стену бейся, ничего не изменить! Я поступил, как ублюдок. Как конченная мразь, и презираю себя за это. Но жизнь ведь не окончена! У нас есть… настоящее…

- Именно. И в этом настоящем я ненавижу тебя всем сердцем!

- Ты лжешь, моя сладкая, - напряженно, вкрадчиво. – Безусловно, ненавидишь. Есть за что. Но… не всем. Не всем сердцем. Я же чувствую!

- Едва ли! Тебе показалось, Боря!

- Что ж… это легко проверить.

- Не прикасайся ко мне! Не взду…

Грохот. Град пощечин. Рваное дыхание. Невнятное мычание.

Снова грохот, и жалобный скрип старого тумбового стола.

- Отпусти! Немедленно!

- Думаешь, мне легко далось то решение? – гаркнул Прокурор так, что задрожали стены. – Нет! Я тоже любил тебя. Как никого и никогда в своей жизни! У меня годами не получалось вытравить тебя из своих мыслей, из своего сердца! Ты мерещилась мне в каждой встречной девке! Я больше пяти лет ни к кому не прикасался. Не мог. Воротило от всех. Тебя хотел! Одну тебя! Но понимал, в какой опасности ты окажешься рядом со мной. Да, мне так казалось. А потому я стискивал кулаки, и терпел дальше. Я периодически возвращался на Родину. Тайно. По поддельным документам. Под чужой личиной. Нечасто, но прилетал по делам. И всякий раз, за сутки до отлета, приезжал к тебе. Дежурил у твоего дома. Незаметно сопровождал по городу. Наблюдал. Следил. Делал выводы. Это было пыткой. Моей персональной пыткой. Из года в год ты становилась все краше. Все ох*ительнее. Такая близкая, и в тоже время недосягаемая. Ты всегда улыбалась прохожим. Беззаботно смеялась, встречаясь со знакомыми. Ты искренне радовалась жизни, и выглядела такой счастливой! Бесконечно счастливой! А я все больше убеждался в правильности своего решения. И в какой-то момент успокоился. Перестал дразнить себя подобными… свиданками. Перестал приезжать. Окончательно отпустил тебя. Разве мог я представить, что к тому времени ты уже… прошла через гребанный Ад? Разве предполагал, что тебя растерзали и уничтожили мои враги? Разве догадывался, что скрывается за твоим смехом и улыбками? Что все твое счастье – лишь чертова иллюзия? Я ошибся, и не оправдываюсь. Мне нет оправдания. Просто пытаюсь донести до тебя, что… мне тоже было несладко. С тобой не сравнить, но…

- Пять лет? – перебила она его, делая вид, будто не слышала всех откровений дяди Бори. – После меня у тебя никого не было всего… пять лет? Ты продержался так мало? Я ожидала большего. Ну и слабак же ты, Черчесов!

- А сама-то? – грозный рокот. – С твоей внешностью в монашки не заделаешься. Сколько их у тебя было? Сколько мужиков было после меня?

Ирина Павловна звонко рассмеялась. Но ее голос сочился болью и обидой:

- Считаешь, что вправе задавать мне подобные вопросы?

- Ты досталась мне девственницей! – прозвучало сипло. – Так что, да! На правах твоего некогда первого мужчины, я имею права задавать подобные…

- Ни одного!

Пауза. Затем, недоверчивое:

- Что?

- Никого не было. Ты все еще первый и единственный. К сожалению.

- Это шутка? Ты разводишь меня, что ли?

- Вовсе нет. Так уж вышло.

- Но… как?

- Очень просто! – рявкнула женщина. – Сперва я зализывала раны после нашего расставания. Потом узнала, что жду от тебя ребенка. Спустя некоторое время угодила в лапы тех уродов. Больше месяца провела в больнице. А когда вернулась домой, и встала перед зеркалом в полный рост, без одежды… в общем, я поняла, насколько теперь уродлива. Вся моя кожа в жутких шрамах. И я решила, что не обнажусь больше ни перед одним мужиком. Не хочу видеть жалость в их глазах. Или того хуже – отвращение.

- Господи, Ирина…

- К дьяволу катись, Боря! – гневное шипение. – В твоей жалости я не нуждаюсь особенно! Потому что… из-за тебя все! Все мои беды из-за тебя! Будь ты трижды прокл… м-м-м… пусти! Что ты тво… не взду… убери руки!

Треск разорванной одежды заглушил звук ее голоса.

А от хриплого голоса дядюшки Лизе сделалась крайне неловко.

- Посмотри на меня! – велел он строго. – Не отворачивайся, посмотри!

- Я ненавижу тебя! Сдохни, гад!

- Ты совершенна, Ира! – низкий мужской бас служил ей ответом. – Я больше скажу - ты ох*ительна! Тебе нет равных! И не смей думать о себе иначе!

Чей-то судорожный вдох. Резкий выдох.

- Тише! – снова дядя Боря. – Не дергайся! Все равно не отпущу!

- Как был придурком, так и остался!

- Знаешь, что я чувствую сейчас своими пальцами? – его голос звенел от напряжения. - Даже не смотря на все эти шрамы, твоя кожа словно бархат. Волосы – чистый шелк. А твой запах… клянусь, пьянит сильнее спирта!

- Прекрати! Я не желаю слушать этот бре…

Звук страстного поцелуя. Сдавленные стоны. Еще более жалобный скрип стола. А секунду спустя, громкая пощечина, и тихий шепот наставницы:

- Ты можешь оттрахать меня хоть до полуобморочного состояния! Я не стану сопротивляться. Никогда не могла устоять перед твоим напором. Да и… природа свое берет. Тело меня предает. Но… ничего ведь не изменится. Между нами пропасть. Как только мы кончим, я уйду. И возненавижу тебя еще сильнее. Если готов к этому, то вперед. Срывай с меня все остальное!

- Ириша…

- Врать не буду: в