Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2 февраля [1942 года]
У всех разговоры о питании. Жуткое дело – голод. Народ мрет, как мухи. Сегодня достал немного сахару и песку – сосу, как ребенок, и этим поддерживаюсь. С утра разругался с Лидуськой из-за обедов и карточек, она объяснила Александре Степановне, что у меня рабочая группа. Вот язык женщины, что помело. Та, конечно, отказывается угощать хлебом или сухарями из бабкиной нормы. Ну не дура ли после этого баба. Разные мы с ней люди, к тому же она упрямая и с гонором, который никому не нужен. Прохлопала мне все дело. Бабка по-прежнему лежит покойницей. Вечером читал письмо от Люси из Павлодара и написали с Александрой Степановной ей ответ, в котором я запросил о возможности к ним приезда на житье. Из Ленинграда все бегут, кто имеет возможность, а остальные мрут. Вечером варили студень из столярного клея и лепешки из овсянки – ничего, но только колючки небезопасны. А есть хочется. Начальник фабрики подал ходатайство о помещении в стационар меня и себя. Обещали, но не знаю, что будет. Все же получишь продукты без очереди. С нетерпением буду ждать. Лидуська весь день бегала за обедами, водой. Света нет. Радио и телефон не работают. Газет нет.
3 февраля [1942 года]
Весьма печальные новости передало сегодня радио. Феодосию опять оставили немцам. В чем дело? Неужели такая же перспектива в отношении нашего Ленинграда. Блокада не прерывается, народ болтает, что их будут окружать, перережут сообщения, и тогда уже прорвать блокаду. Народ по-прежнему умирает от голода. Газет нет. Зарплаты нет. Света нет. Дворы, лестницы и улицы запущены. В столовых и кооперативах ничего нет.
Моя Лидуська переругалась и с утра ушла за обедами. Хлеб опять не во всех кооперативах, брал на вокзале. Утром приходила старуха, она вместе с сыном эвакуируется в Бологое, где он будет работать, а вместо него пришлют другого, из более здоровых. Еле брожу. Папирос достал за 15 рублей за пачку. Отвел душу. Вечером Лидуська принесла какой-то массы дурандовой, очень вкусная вещь. Опять сварили студень из плитки столярного клея, получилась вкусная вещь, но питательности мало. На работе брезгливо к этому относятся, но есть что-то надо. Послали с Александрой Степановной письмо Людмиле, интересно, что она ответит и когда?! Наши на работе собираются в эвакуацию, но неизвестно, что получится из этого. Герман обещает устроить в стационар. Пока ничего нет.
4 февраля [1942 года]
Встал в 7 часов и пошел в булочную за хлебом. Пока укладывал покойницу-бабку с оттоманки на стол, Лидуська вытащила из портфеля хлеб и по-воровски отрезала себе большую часть хлеба. Попалась, было мучительно больно и до невозможности неприятно. Я промолчал, сказав только: «Ну и номер». Догадалась. После этого просила прощения. До чего доводит голод, с одной стороны, с другой – просто подтверждает мои предположения, что она меня все время обманывает. Такая нечестность в корне убила к ней всякие отношения. Какой же это человек, с которым ты живешь и который тебя так обманывает. Боже мой! Не укладывается.
5 февраля [1942 года]
Встал, как всегда, в 6 часов. Ночи без сна. Лидуська ничего не заботится и только ругает, делая наперекор. Александра Степановна приготовила чай и угостила сухариками и сахарином в долг. Утром Герман направил в политотдел, где получил путевку в стационар, но врач забраковал по «вшивости и слабости сердца». Вот безобразие до чего дожил. Вечером провозился с дровами, подвозили охране. Радио молчит. Водопровод не действует. Народ мрет. Газет нет. Как в лесу, народ собирается в эвакуацию, и разговоры только об отъезде. В столовой кормят отвратительно. Погода солнечная. Как бы снова не стали летать «гости». На улицах масса покойников.
Без даты
Ночевал на работе. Всю ночь не спал. Встал в 4 часа и в 4 часа 30 минут пошел в очередь за хлебом. Дали 147 номерок, но хлеба нет, говорят, будет мука, потом хлеб, если получат. Дежурили по очереди. Все проклинают – голод ужасная вещь. Собираются как-нибудь эвакуироваться из Ленинграда, но это не так просто. Я сам с удовольствием бы уехал в деревню и занялся бы сельским хозяйством. Опять у меня тяга к деревне, как когда-то была. Как бы было хорошо жить в совхозе и работать. Пора мне уже и к тихой пристани. Только бы уцелеть, остаться в живых.
Сегодня немного теплей. Изнемогаю от голода, на этой почве упадок сил и нервозность до исступления. Хлеб получил в 2 часа. Съел 600 г. Звонил Лидуське, она тоже получает хлеб, но не получила. На работе уговаривают взять отпуск и полежать дома. Это бесполезное дело, т. к. сейчас самое главное питание – масло и сахар, а их нет. Лидуська пришла в 10 часов, принесла хлеба и обед. Я разругался. Пришла Александра Степановна из больницы, выглядит прилично, недовольна только, что ее не навещали. Я с ней разругался. Ночевать остался вместе со всеми на службе. Лег поздно, в 12 часов. Радио не работает. Газет нет. Бабка совсем на ладан дышит – ходит под себя.
Зарплаты за декабрь так и не дают. У машинистки умерла сестра. Плачет: надо хоронить, не знает как.
Без даты
Не спалось всю ночь. Без курева нервничал. Встал в 6 часов, начал готовить чай. Ругался с Лидуськой, с Александрой Степановной. Разбудил ночевавших в конторе Шумилкину и Корнееву. Шумилкина страшно недовольна. Встал до безобразия нервный. Сегодня сильное потепление – хорошо. Бабка лежит и бредит, видимо, дела ее плохи. В квартире холод. Распилили доски, будут топить, сегодня постараюсь ночевать дома. Бабка умерла. Получил хлеб на завтра и почти весь съел. Обеда не получил, так как нет крупяных талонов, есть мясные талоны, но нет мяса. Голодный, сил совсем нет. Умирать не хочется. Лидуха получила вместо сахара 300 г повидла, разделили – это кот наплакал. Боже мой! Неужели никак не выбраться к жизни. Так обидно нелепо гибнуть.
Сегодня похоже на оттепель. Домой ушел в 5 часов. Все рекомендуют подтянуться, подождать, вот скоро будет лучше. Вот скоро прорвем блокаду… Но ‹…› все это… но!.. В чем дело не понять?!
Сегодня, говорят, великолепная сводка – взяты большие трофеи и освобождены многие города и на юге, и на западе. Как это отрадно. Когда же у нас под Ленинградом будут победы