Но он не мог лечь. Удивляюсь, как он не терял сознания. До сих пор как вспомню, так мороз пройдет по коже.

Вдруг один дом в Белополье загорелся. То ли от шрапнельного разрыва над сухой соломенной крышей (жара была сильная), то ли от зажигательного снаряда. Но мы не хотели поджигать деревню. Может быть, в пылу стрельбы перепутали снаряды. Как ни странно, но этот пожар в тылу красных сыграл роль перелома в бою. Красные стали отступать, и мы заняли Белополье, перешли речку и заняли хутор на той стороне, в котором батарея осталась ночевать.

Тревоги

Я был дежурным по батарее. Не спал, не снимал оружия и изредка выходил наружу, чтобы послушать, не стреляют ли. Вечером я вышел послушать. Выстрелы. У нас создался навык разбираться в значении стрельбы. Эта мне не понравилась. Хоть стрельба не была сильной, но направлена в нашу сторону. Я постоял. Опять выстрелы в нашу сторону. Я объявил тревогу.

— Седлать, заамуничивать.

Полковник Шапиловский появился на крыльце. А стрельба смолкла.

— Кто приказал седлать?

— Я, господин полковник. Стреляют.

Он прислушался, но ночь была спокойна.

— Вам почудилось. Прикажите расседлывать.

И он вернулся в свой дом.

Несколько минут поздней стрельба возобновилась и ближе.

— Седлать, заамуничивать.

Шапиловский появился опять и в плохом настроении. Как нарочно, раздались два-три выстрела и смолкли.

— В чем дело?

— Стрельба, господин полковник.

— Я не знал, что вы так нервны (понимай трусливы). Ничего же нет. Не нервируйте людей. Дайте им отдохнуть. Расседлывать.

И ушел.

Через несколько минут стрельба приблизилась. Тогда я поседлал Дуру, позвал номеров нашего орудия, брата. Приказал ездовым запрячь наше орудие, и мы стали ждать. Нам не пришлось долго ждать. Пулеметная очередь прошла над нашими головами, и одна пуля разбила окно в доме Шапиловского. После этого все бросились седлать и заамуничивать.

Эскадрон гусар, на рысях, чуть не раздавил Шапиловского.

— Что вы тут делаете! — заорал командир эскадрона. — Через минуту красные будут здесь, а вы еще только запрягаете, и вам нужно еще перейти мост. Удирайте, и живо.

Все же он остановил своих гусар. Мы же были готовы. Брат скомандовал:

— Садись. Шагом марш.

И мы пошли, не дожидаясь остальных, которые нас догнали в поле. Мы отошли от Белополья, уже занятого красными, и шли по полю. Красные долго преследовали нас залпами. Но, несмотря на луну, они нас не видели и стреляли на шум орудий при ходьбе. Мы ясно слышали команду: «Батальон! (Все нагибались к луке.) Огонь!» Залп — и все выпрямлялись. Не думаю, чтобы у нас были потери. Ночью пули безвредны. На следующий день мы легко без усилий заняли опять Белополье и тот хутор. Красное наступление не удалось. Мы вернулись в Конотоп.

Нежин

Распространилась радостная весть: наша дивизия идет на Киев. Хотелось в большой город. Надоело ходить по деревням. Дивизия перешла в Бахмач.

Меня назначили квартирьером от наших двух батарей в Нежин. Квартирьерам предложили на выбор идти вперед дивизии верхами или ехать на товарном поезде. В Нежине стоял эскадрон конной гвардии и взвод гвардейской конной артиллерии. Кроме того, туда пошел наш бронепоезд. Так что Нежин был солидно занят нашими. Мы, конечно, выбрали единогласно поезд. Устроились с двумя десятками кавалерийских квартирьеров на открытой платформе и поехали. У меня было четыре солдата нашей и два первой батареи, кроме того, присоединились прапорщики Мильчев и Форберг. Нежин отстоял от Бахмача верст на 60, что было большим переходом для дивизии, она прибудет только вечером, а мы будем там через полтора часа.

Мы прибыли в Нежин. На главной площади около вокзала стояли гвардейцы и два орудия. Наш главный квартирьер распределил районы города между частями. Нашему дивизиону досталась большая площадь, поросшая травой, с уютными домиками. Распределили квартиры, и я послал солдат в соседние деревни за сеном. Одного, чтобы встретить батарею, на окраину города. На карте, которую я взял в Рубанке, было отмечено, что в Нежине есть оружейный завод. Мильчев и Форберг поехали на извозчике туда, надеясь найти револьверы. Я просил их взять там новое ложе для моего карабина. Кстати, карабин остался у брата. На мне была шашка, револьвер и переметные сумы, которые я снял с седла.

Все разошлись, и я остался один на площади. Меня окружили дамы.

— Господин офицер, пожалуйте к нам на чашку чая.

— Нет, идемте ко мне, у меня к чаю сладкий пирог.

— А у меня будет ваше любимое варенье…

Я не знал, к кому пойти, чтобы не обидеть других. Я ведь был первый доброволец, которого они видели. Но пожилой господин отстранил дам и авторитетно заявил:

— Вы должны идти ко мне.

— Но дамы пригласили меня раньше вас.

— Я майор Турецкой войны (1877 года), и потому у меня приоритет.

— В таком случае, конечно, господин майор. Простите меня, сударыни.

Чай у майора был брандахлыст и без варенья.

— Вы еще молодой человек и, вероятно, еще пороху-то не нюхали. А я в двух баталиях участвовал.

Чтобы его не огорчать, я промолчал о сотне боев, в которых бывал, и просил его рассказать, как это было в его время. Майор стал рассказывать, а я прислушиваться не столько к рассказу, как к отдельным выстрелам в городе. Выстрелы участились. Что за черт? — подумал я.