как он силен и добр, пусть несет новую жизнь, прочь с дороги, нам обеим больше нечего сказать».

А так как блудница продолжает артачиться и изрыгать хулу, Смерть приходит в движение, наступает, раздувается ее огромный серый плащ, и становятся видны картины и ландшафты, расстилающиеся вокруг нее и обвивающие ее с ног до груди. И вокруг нее – клики, пальба, шум, восторг и ликование. Зверь под блудницей пугается, начинает брыкаться.

Вот река Березина и отступающие легионы[755].

Легионы переправляются через Березину, в зимнюю стужу, при леденящем ветре. Они пришли сюда из Франции, ведет их великий Наполеон. Ветер воет, снег бешено крутится, пули свистят. Солдаты бьются на льду, идут в атаку, падают. И несутся несмолкаемые клики: Да здравствует император! Да здравствует император! Жертва, жертва, это и есть Смерть.

Или вот: грохочут поезда, бухают пушки, с треском рвутся ручные гранаты, заградительный огонь, Шменде-Дам[756] и Лангемарк[757], отчизна, сохрани покой, отчизна, сохрани покой. Развороченные снарядами блиндажи, скошенные ряды солдат. Смерть размахивает плащом, припевает: О да, о да!

Вперед, марш, марш! Бодрым шагом в поход, с нами 100 музыкантов идет[758]. И в зарю, и в закат видим ранней смерти взгляд[759], 100 музыкантов играют: тарарам, тарарам, коль не будет удачи, так плохо всем нам, тарарам, тарарам.

Смерть размахивает плащом и припевает: О да, о да.

Ярко пылает печь, ярко пылает печь, а перед нею стоит мать с семью сыновьями. Кругом стонут люди. Они должны отречься от веры отцов. Они спокойно стоят, лица их сияют. Их спрашивают: хотите отречься и покориться нам? Первый говорит нет и приемлет муку, второй говорит нет и приемлет муку, третий говорит нет и приемлет муку, четвертый говорит нет и приемлет муку, пятый говорит нет и приемлет муку, шестой говорит нет и приемлет муку, седьмой говорит нет и приемлет муку. А мать стоит тут же и ободряет сыновей. Под конец и она говорит нет и тоже приемлет муку[760]. Смерть размахивает плащом и поет: О да, о да.

Блудница понукает зверя с семью головами, но зверь не подымается.

Вперед марш, марш! Бодрым шагом в поход, с нами 100 музыкантов идет. Музыканты идут, в барабаны бьют, тарарам, тарарим, иному удача, но плохо другим, один остается, но трупы за ним, один бежит дальше, другой недвижим, тарарам, тарарим.

Клики и ликованье, шагают по шестеро и по двое и по трое в ряд, проходит французская революция, проходит русская революция, проходят крестьянские войны, проходят анабаптисты[761], все они идут следом за Смертью, за ней буйное ликованье, вперед к свободе, к свободе, весь мир насилья мы разроем, засветись, лучшей жизни заря, тарарам, тарарим, по шестеро, по двое, по трое в ряд. Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе, в царство свободы дорогу грудью проложим себе, в ногу, левой, правой, тарарам, тарарам, тарарам.

Смерть размахивает плащом, смеется и сияя поет: О да, о да.

Наконец великой блуднице удается поднять зверя, он пускается вскачь, мчится по полям, проваливается в снег. Она оборачивается, изрыгает хулу на победоносную Смерть. От этого беснования зверь падает на колени, и женщина сползает и повисает на шее зверя. Смерть запахивается в плащ. Она сияет и поет: О да, о да.

Лиха беда начало

В Бухе бледного как смерть коечного больного, который был некогда Францем Биберкопфом, как только он начал говорить и глядеть осмысленно, много допрашивали следственные власти и врачи: следственные власти – чтоб выяснить, какие за ним грехи и прегрешенья, а врачи – в целях постановки диагноза. От следственных властей этот человек узнал, что ими задержан некий Рейнхольд, который как будто играл немалую роль в его жизни, в его прежней жизни. Ему рассказывают о Бранденбурге, спрашивают, не знает ли он некоего Морошкевича и где этот Морошкевич в настоящее время. Приходится повторять все это больному по несколько раз, и он остается совершенно равнодушным. В этот день его больше не тревожат. Есть жнец, Смертью зовется он. Сегодня свой серп он точит, приготовить для жатвы хочет. Берегись, цветок голубой[762].

На следующий день он дал показание следователю, к делу в Фрейенвальде он совершенно непричастен, а если Рейнхольд утверждает что-либо иное, то Рейнхольд ошибается. Исхудавшему, истощенному Биберкопфу предлагают доказать свое алиби. Проходит несколько дней, пока это становится возможным. Все в нем противится тому, чтоб еще раз пройти по следам прошлого. Путь этот словно закрыт. Биберкопф со стоном приводит кое-какие данные. Он умоляет, чтоб его оставили в покое. Глядит трусливо, как побитая собака. Прежний Биберкопф погиб безвозвратно, а новый все еще спит да спит. Он ни единым словом не оговаривает Рейнхольда. Все мы лежим под топором. Все мы – под топором.

Его показания подтверждаются, они совпадают с показаниями Мициного покровителя и его племянника. Врачам становится ясней картина его болезни. Диагноз кататония отступает на задний план. Нет, это была психическая травма, вызвавшая нечто вроде ступорозного состояния. У больного довольно плохая наследственность, сразу видно, что он на дружеской ноге со спиртными напитками. В конце концов весь спор по поводу диагноза – ни к чему, человек этот во всяком случае не симулянт, у него действительно был припадок душевного расстройства, такой, что мое почтенье, в том-то и штука. Итак – конец, точка, и за стрельбу в баре на Александрштрассе он подпадает под действие 51-го параграфа Уголовного кодекса[763]. Интересно, поставим ли мы его снова на ноги?

Человек, которого зовут в честь умершего Биберкопфом, сам не понимает, как он, пошатываясь, ходит по бараку и немножко помогает разносить пищу по палатам, и удивляется, что его больше не допрашивают. Он не знает, что творится за его спиной. Агенты уголовного розыска стараются докопаться, что за история была у него с рукой, при каких обстоятельствах он ее потерял и где он лечился. Наводят справки в магдебургской клинике, это ж дела давно минувших дней, да, но «быки» интересуются такими делами, даже если с тех пор прошло два десятка лет. Но им ничего не удается раскопать, мы приближаемся к благополучной развязке, Герберт, оказывается, тоже сутенер, у всех этих молодчиков шикарные девчонки, на них всё и сваливают, говорят, что все деньги – от них. Конечно, никто из «быков» этому не верит, может, конечно, статься, что иной раз нашим молодчикам перепадают деньги и от их марух, но все-таки они кое-когда работают и