Итак, гроза, и эта гроза минует Франца Биберкопфа. На сей раз ему все прощается. На сей раз ты получил обратный проездной билет, сын мой.

И вот наступает день, когда его отпускают на волю. Полиция не скрывает от него, что он и на воле будет находиться под ее наблюдением. Из кладовой приносят то, что принадлежало прежнему Францу, и он все снова получает на руки, надевает свои старые вещи, на куртке видна запекшаяся кровь, это один из шупо хватил его тогда резиновой дубинкой по голове. Искусственную руку я не хочу брать, парик тоже ваш, оставьте себе, может пригодиться, когда будете давать представления. У нас что ни день представление, только без париков, удостоверение вы получили, прощайте, господин старший санитар, до свиданья, навестите нас как-нибудь в Бухе, когда будет хорошая погода, непременно, благодарю вас, давайте, я вам отопру.

Ну вот и это, это теперь тоже осталось позади.

Отчизна, сохрани покой, не влипну я, я не такой [764]

Во второй раз покидает теперь наш Биберкопф заведение, где его держали в неволе, мы достигли конца нашего длинного пути и делаем вместе с Францем еще один-единственный небольшой шаг.

Первое заведение, которое он покинул, была исправительная тюрьма в Тегеле. Растерянно жался он тогда к красной ограде, а когда оторвался от нее и поехал на подошедшем 41-м трамвае в Берлин, дома не стояли смирно, и крыши хотели соскользнуть на Франца, так что ему пришлось долго ходить и сидеть, пока все вокруг него не успокоилось и сам он не стал настолько сильным, чтоб остаться в городе и начать все сызнова.

Сейчас он совершенно обессилен. На свой барак он не мог глядеть без отвращения. Но вот когда он вышел у Штеттинского вокзала, со стороны платформы пригородного сообщения и перед ним вырос огромный отель Балтикум, то все стоит-и-не-шевельнется. Дома стоят неподвижно, крыши лежат на них прочно, он может спокойно ходить под ними, и не надо ему забираться ни в какие темные дворы. Да, этот человек – давайте называть его Францем-Карлом Биберкопфом[765], чтоб отличить его от первого, потому что при крещении Францу было дано еще и второе имя по деду, отцу его матери, – так вот, этот человек медленно шагает теперь по Инвалиденштрассе, минуя Аккерштрассе, по направлению к Брунненштрассе, мимо желтого здания рынка, спокойно поглядывает на магазины и дома и на то, как суетятся и бегают во все стороны люди, давненько я всего этого не видел, а теперь я снова вернулся. Биберкопф довольно-таки долго был в отсутствии. Теперь Биберкопф снова на месте. Ваш Биберкопф снова с вами.

Подпустить ближе, подпустить ближе обширные равнины, красные кирпичные домики, в которых горит свет. Подпустить ближе озябших путников с тяжелыми мешками за спиной. Это – свидание, это – больше чем свидание.

На Брунненштрассе он заходит в пивную и просматривает газеты, не пишут ли в них о нем, или о Мици, или о Герберте, или о Рейнхольде? Нет, ни слова. Куда ж я пойду, куда? К Еве, хочу взглянуть на нее.

Она уже не живет у Герберта. Открывает дверь хозяйка: Герберт засыпался, «быки» перерыли все его вещи, назад он не вернулся, вещи стоят на чердаке, продать их, что ли, я узнаю. Еву Франц-Карл находит в квартире ее покровителя. Она принимает его. Она охотно принимает Франца-Карла Биберкопфа.

«Да, Герберт засыпался, ему припаяли два года, я делаю для него все, что в моих силах, про тебя его тоже много спрашивали, на первых порах он в Тегеле, ну а как твои дела, Франц?» – «Мои дела неплохи. Из Буха меня выпустили, признали невменяемым». – «Я читала об этом на днях в газете». – «О чем только не пишут в газетах. Но я очень слаб, Ева. На казенном пайке не разгуляешься».

Ева видит его взор, тихий, темный, ищущий взор, такого она еще никогда не видела у Франца. И она ничего не рассказывает ему о себе, хоть с ней тоже случилось что-то, что касается и его, но нет, он слишком еще слаб, она находит ему комнату, помогает ему, он не должен ни о чем заботиться. Он и сам, когда сидит у себя и Ева собирается уходить, говорит: Не-ет, сейчас я ничего не в состоянии делать.

Ну а что же он делает потом? Потом он мало-помалу начинает выходить на улицу и разгуливать по Берлину.

Город Берлин расположен на 52°31’ северной широты и 13°25’ восточной долготы, 20 вокзалов для поездов дальнего следования, 121 вокзал для пригородного сообщения, 27 станций окружной железной дороги, 14 – городской железной дороги, 7 сортировочных станций, трамвайное сообщение, автобусы, надземная и подземная железная дорога[766]. Есть лишь один императорский город, есть только Вена одна[767]. Заветная мечта женщины в трех словах, три слова заключают в себе все мечты женщины[768]. Представьте себе, что какая-нибудь нью-йоркская фирма рекламирует новое косметическое средство, придающее желтоватой сетчатой оболочке чистый голубой оттенок, который бывает только в молодости. Самые красивые глаза, от темно-синих до бархатисто-карих, можно устроить себе при помощи такого простого тюбика[769]. К чему тратить так много денег на чистку меховых вещей[770].

Франц-Карл разгуливает по городу. Там есть много чего, что может исцелить человека, если только сердце у него здоровое.

Первым долгом Алекс. Он все еще существует. Нового на нем ничего не увидишь, потому что всю зиму стояли такие холода, что почти не пришлось работать, и все осталось как было, большой копер стоит теперь близ Георгенкирхплац, там убирают строительный мусор, оставшийся от снесенного универмага Гана, в этом месте забили много железных свай, может быть, тут будет вокзал. Да и вообще жизнь кипит на Алексе, но главное – он есть! Публика снует туда-сюда, а грязь – невообразимая, потому что берлинский магистрат – учреждение благородное, гуманное, он дает всей этой массе снега самой постепенно превратиться в грязь, чтоб у меня до него никто пальцем не дотронулся. А когда проезжает автомобиль, можешь спрятаться в ближайший подъезд, иначе рискуешь получить в физиономию бесплатно целый воз грязи, а потом тебя же еще, пожалуй, привлекут к ответственности за расхищение городского имущества. Наше старое кафе «Мокка-фикс» закрылось. На углу открылось теперь новое заведение «Мексико», мировая сенсация; в окно видна обстановка индейского лагеря и старший повар у вертела, а вокруг Александровской казармы поставили глухой забор, почем знать, что там делается, в нижнем этаже перестраивают помещения под магазины. Вагоны