Когда нет Зои, говорю с Клер по-французски (хотя мне это уже трудно!). Она понимает на двух языках… Это очень интересно, все эти годы, что я жила в России, у меня не было желания говорить на родном языке. Да и не с кем было. И вот есть! Я нечаянно заговорила с ней, понимая, что она тоже француженка!

С соседкой Зоей, слава богу, все заканчивается. Она съезжает от нас, выходит замуж за бойца ВОХР, он служит вертухаем на вахте. Зоя счастлива, два дня со мной, как с ближайшей подругой, всем делилась, оказывается, работа на вахте очень выгодная, там кроме зарплаты можно что-то еще заработать. Он приходил к нам, в два раза старше ее, с глупыми глазами и читает по слогам, но они оба счастливы, им как семейным обещают отдельную восьмиметровую комнату в бараке. Места там так много, что они хотят отгородить закуток и завести свинью, он договорился брать отходы с лагерной кухни. Я смотрела на них и думала, что давно не видела таких счастливых людей. Я не шучу, я им завидовала.

У нас все по-прежнему, недавно была с Клер у врача – сделали прививку от оспы. Спросила про Горчакова, сказали, в зоне его нет, где-то в командировке по лагерям. Там какая-то эпидемия. Я не видела его с июля.

Кормила сейчас Клер и думала: неужели тебе никак нельзя выбраться хотя бы на неделю? Посмотрел бы, как она чмокает, как улыбается. Она улыбается абсолютно всем! Такая занятная, видит человека и цветет всем лицом. Она улыбается всем, кроме тебя. Неужели твое начальство не может понять, что у тебя ребенок! Маленький отпуск на неделю – и возвращайся на свой “Полярный”! Какая я дура, что не поехала с тобой сразу, мне надо было удрать в Игарку с попутным пароходом, а там что-нибудь придумали бы.

В России ведь никогда и ничего нельзя, а все как-то живут.

Целую тебя, любимый мой Сан Саныч! Много-много раз! Прости, если наговорила глупостей. Твоя Николь».

Сан Саныч очнулся от письма. К борту «Полярного» подошла шлюпка. Гремели веслами.

В конце августа метод толкания был принят в Министерстве речного флота. В приказе о поощрении Енисейского пароходства был Макаров и еще много людей, но не было дважды судимого капитана-наставника Мецайка. Представление Белова к государственной награде было отклонено по линии госбезопасности.

Заседание по бракоразводному процессу несколько раз переносилось и в конце концов, было уже пятое сентября, Белову в разводе отказали. Его жена Зинаида Белова написала заявление, что она беременна (справка прилагалась) и очень любит своего мужа. Кроме того, справками с места работы подтверждалось, что гражданин Белов с гражданкой Николь Вернье, указанной им как мать его ребенка, ни разу не виделся с момента рождения означенного ребенка.

Сан Саныч вернулся на «Полярный» парализованный, сел в своей каюте. Достал бутылку спирта, но вошел Фролыч и унес ее: «Потом выпьем!» Белов нахмурился, такого раньше быть не могло, но промолчал и устало уставился на своего старшего помощника:

– Уволюсь и поеду к Николь! Все! – Сан Саныч смотрел мутно.

Фролыч молчал. Он присутствовал на суде.

– Что молчишь?

– Туда тебе нельзя, – вымолвил, наконец, Фролыч, – ясно уже, это дело пасут органы.

– Да зачем?! Какое отношение моя личная жизнь имеет к государственной безопасности?

В каюту спустился Померанцев:

– Извините, Сан Саныч, все готово, разрешите отходить?

– Давайте… – разрешил Белов.

Померанцев вышел, и вскоре послышались громкие команды боцмана. Загремели якорные цепи. Рейс снова был в залив.

– Ты, Сан Саныч, у чекистов все высокие смыслы ищешь, а этот Квасов просто скотина. Не нравится ему, что ты герой… Даже на суд пришел!

Белов с удивлением уставился на Фролыча.

– Он меня вызывал, стучать предлагал, место капитана «Полярного» сулил, – пояснил старпом. – Копает он под тебя!

– Дай водки, Серега! – пробурчал Сан Саныч.

– Погоди с водкой… Правда, твоя Зина беременная?

– Я с ней больше года не спал! – Белов пожал плечами. – Она наврет, глазом не моргнет!

– Справка была! Если родит, будет считаться твой ребенок.

Сан Саныч напряженно молчал, папиросу в руках крутил:

– Меня и в партию из-за этого не принимают, опять отложили на полгода… думал, вступлю – напишу в комитет партийного контроля, Квасов тоже член партии, расскажу все, как есть. Пусть нас судят! – Белов замер напряженно. – Надо было уволиться и уехать в Ермаково. Почему этого нельзя сделать? Переведут ее куда-то – поеду за ней, другого варианта нет. Неси водку!

Они выпили. Занюхали корочкой хлеба. Курили молча. Сан Саныч вдруг поднял голову, в глазах жесткая тоска:

– Сдохнуть хочется, Фролыч, как будто сердце вынули… Николь мне уже не верит, а я ничего не могу сделать!

45

Наталья Алексеевна умерла десятого сентября. Ее кремировали – она сама так распорядилась – и похоронили в одной могиле с мужем Николаем Константиновичем Горчаковым. На кладбище были только дети, Лиза Воронцова да соседи – Ветрякова и маленький безрукий и непривычно трезвый Ефим Великанов. Они же, да еще вернувшийся со смены Петр Ветряков сидели за поминальным столом. Речей не говорили, соседи толком ничего не знали о покойной, тосты поднимали за то, что «отмучилась». Ася с Лизой вытирали наворачивающиеся слезы и молчали, думая, видимо, об одном. О том, как блестяще начиналась жизнь этой красивой и талантливой женщины, матери выдающихся детей, счастливой жены заслуженного и уважаемого человека… и чем все закончилось. Ася не успела разобрать угол Натальи Алексеевны, последние убогие метры ее жизненного пространства. Соседи из вежливости и любопытства заглядывали за штору, где «кончилась старуха», и видели аккуратно застеленную постель, тумбочку-этажерку с книгами, письмами и лекарствами.

Ася два дня ходила молчаливая, видно было, что делает все машинально, сама думает о чем-то, вечером посадила детей напротив себя:

– Я считаю, нам надо ехать к отцу. Вы должны его увидеть. Я не говорила вам, но всегда думала об этом…

– Ты говорила… – Сева серьезно изучал мать сквозь круглые «профессорские» очки.

– Да? – Ася смотрела недоверчиво и непривычно строго. Строгость эта относилась не к детям, но к самой себе, к своему решению. – Тем лучше, пароходы ходят до конца октября, мы вполне успеваем. Пять дней до Красноярска, неделя до Ермаково, я все еще раз проверила… Что нас ждет, я не знаю, там ли ваш отец сейчас – тоже неизвестно. Но даже если найдем его не сразу, в Ермаково хорошая большая школа, для меня есть работа… Вы читали письмо санитара. Что вы думаете?

Сыновья молчали, чувствуя мучительную напряженность матери. Ася же понимала, что вопрос задан не детям, а себе самой. В тысячный раз… В этой бесчеловечной ситуации не было правильного решения. Слишком много неизвестного, это было перемещение в другой мир, где все было опасно. Спрашивая детей, она хотела понять – чувствуют ли они, зачем едут? Нужно ли им это, как нужно ей? Они не знали его и любили только потому, что его любила она. Ася внимательно изучала лица сыновей.