Метод толкания оказался не таким простым, как думалось поначалу. Белов со старпомом и механиком спали по три часа в сутки. Мецайк в мелочи не лез, смотрел и обсуждал только критические ситуации, уходил в свою каюту и садился за письменный стол. Он редактировал только что вышедшую лоцию Енисея – уточнял схемы прохождения перекатов, глубины, отмели, течения. Всю реку Мецайк помнил по памяти. Такой рабочей лоции не было еще в истории Енисея.

Вошли в Игарскую протоку. Здесь стояло много морских судов. Работали стрелы кранов, грузили лес. Среди них выделялся размерами и необычной формой специально изготовленный для Строительства-503 и прибывший недавно новый железнодорожный паром. Широкий, девяностометровой длины, с массивным вагоноподъемником в носовой части, он походил на огромный плавкран, башню и стрелу которого временно демонтировали. Паром предназначался для ермаковской переправы, он брал на борт сразу тридцать два товарных вагона. Железнодорожную пристань в Ермаково пока не начинали строить, и Сан Саныч с трудом представлял себе этого гиганта у деревянных ермаковских причалов.

Все, кто был в порту, вывалили посмотреть на необычный состав из буксира «Полярный» и длинной баржи, хитро прицепленной впереди него.

Мецайк решил не рисковать – маневрировали жестким счалом. Места не хватило, и весь стометровый состав, не выполнив маневра, неумолимо, по инерции пошел к берегу. Сан Саныч, потный от надвигающейся катастрофы, вцепился в штурвал, машина работала полный назад, но тяжелая длинная махина баржи продолжала быстро двигаться вперед в высокий борт парома. Мецайк замер, не показывая признаков волнения.

– Моя ошибка, – резюмировал капитан-наставник, когда баржа грузно ткнулась в берег, пройдя в паре метров от парома. – Перестраховался. Вы были правы, Александр Александрович!

«Полярный» отработал назад и свободным счалом, на глазах у всех, легко сманеврировав, поставил баржу к угольному причалу.

Мецайк сошел в Игарке, а Белов еще две недели учился толкать состав из двух и трех барж. Проверяли и описывали всё в необходимых подробностях. Мерили и сравнивали скорости буксирования и толкания. Двадцать шестого августа отбили радиограмму начальнику пароходства:

«Толкание опробовали, готовы показать на практике. Капитан Белов».

На приемку прилетел Макаров с экономистами и капитанами-наставниками. Все были на борту «Полярного», когда Белов вошел носом в обойму на корме «Припяти» и вывел ее, груженую углем, из Игарской протоки. Проверяли два дня, выполняли разные маневры – многие старые капитаны с недоверием, как к заведомо аварийной ситуации относились к новому способу проводки. В Дудинке Сан Саныч спросил разрешения и поставил перед «Припятью» еще две небольшие баржи. Состав получился очень длинный, но и с ним все получалось.

После работы Макаров пригласил всех на ужин, который был накрыт на берегу речки Дудинки. Благодарил за ответственную работу. Выступали экономисты, подсчитавшие примерные выгоды от внедрения нового способа. Заспорили, опытные капитаны, увидев все своими глазами, чувствовали, что эффект будет намного больше. Подпившие, рисовали свои схемы, доказывали.

– Товарищи, – с душой заговорил Макаров, – не будем сейчас спорить! Важность этой работы станет ясна уже скоро. Наш метод может быть принят во всех регионах СССР, а это огромная экономия топлива, времени и человеческого труда. Еще раз отмечу, что инициатива принадлежит капитану-наставнику Константину Александровичу Мецайку и капитану буксира «Полярный» Сан Санычу Белову. Все об этом так или иначе думали, Белов же со своей командой эту идею еще в прошлом году начал конкретно разрабатывать и пробовать. Вот так просто делаются большие дела, товарищи! Так самоотверженно служат Родине!

Выпили хорошо, в какой-то момент Макаров взял Сан Саныча за локоть, они отошли ото всех, присели на бревно у воды:

– Расскажи-ка мне, Сан Саныч, что у тебя за проблемы в Ермаково?

Сан Саныч застыл, чувствуя, как с него сходит хмель. Рассказал вкратце про развод, про то, что не видел своих почти полгода.

– Дайте рейс в Ермаково, я заберу их.

Макаров достал папиросу, прикурил от Беловской спички:

– Особый отдел ввел запрет на твое посещение Ермаково… Ты у них неблагонадежным числишься, Сан Саныч, я к Кузьмичеву ходил, еле отбился. Не дразни их, потерпи до конца навигации.

Сан Саныч окончательно протрезвел и мрачно смотрел на пожелтевшие водяные лопухи. Из его рук уплывала последняя надежда.

– С девушкой твоей надо чего-нибудь придумать… не встречайся пока. Степанов, начальник Ярцевской пристани, заявление в загс подал на ссыльной немке жениться, так ее в другое место перевели, а от нас потребовали, чтобы его уволили – должность повышенной ответственности! Мужик с фронта еле живой вернулся, она его выходила… – Макаров отмахнулся от наседающей мошки: – Надо терпеть, Сан Саныч, больше ничего не скажу! На что Мецайк заслуженный, каких просто больше нет, а два ареста пережил! Как не расстреляли?!

Очередной рейс был обычным, в Енисейский залив с рыбаками. После напряженной интересной работы казался скучным, да и настроение у капитана Белова было на нуле. Это и вся команда чувствовала. Место поварихи, по общему молчаливому уговору, так и пустовало в ожидании Николь. Ее временно замещал матрос Климов. Готовил он грубовато, но по-крестьянски сытно, и никто не жаловался. По два дня ели одну и ту же кашу.

Пришли в Дорофеевский. Было первое сентября, погода стояла теплая, залив тихо спал, посапывая у берега пологой волной. Сан Саныч в поселок не поплыл, Вано Габуния опять был в отъезде, а перед подружками Николь почему-то было стыдно, не хотелось ни с кем встречаться.

На буксире народу осталось совсем мало и было тихо. Белов сидел на корме с папиросой. Тундра вокруг пожелтела и покраснела с первыми морозами, над поселком высилось бескрайнее, по-осеннему синее небо с нежаркой уже точкой вечного светила. На берегу было безлюдно, даже чайки летали медленно и лениво. Вода негромко хлюпала о борт.

Сан Саныч представлял, как они с Николь могли бы жить здесь долгими полярными зимами, работал бы рыбаком, детей растили бы… Мысли эти, вызванные тишиной и окружающей благостью, были даже не мыслями, но просто привычной его тоской о любимой. О Клер же он часто просто забывал, а когда вспоминал, на ум почему-то приходили дети Горчакова, и ему начинало казаться, что и свою дочь он может никогда больше не увидеть.

Достал последнее письмо Николь, он знал его наизусть, бежал глазами, ее настроение было таким же:

«…Я не верю, что мы увидимся, каждый день жду чего-то, какого-то события, которое нас окончательно разлучит… Какая-то бездушная сила разделяет нас…»

Вся первая часть письма была нервная, одни эмоции. Клер уже ползала, молока было полно, соседка за ними шпионила – все это было и в предыдущих письмах. Сан Саныч перевернул листок:

«…когда пишу тебе, всегда вспоминаю свои зимы в Дорофеевском. Гюнтер давал мне переписывать гроссбухи совхоза им. Карла Маркса. Я писала много и красивым почерком (сначала делала много ошибок!). Гюнтер всем находил работу. Во время войны это был вопрос жизни и смерти – благодаря этой «переписке», я считалась служащей второй категории и получала карточки на 500 граммов хлеба в день, а еще сахар, крупы и жиры…