43

Была середина мая, навигация приближалась, скоро должны были объявиться боцман и главный механик из Красноярска, опять надо было набирать недостающих в экипаж, а у Белова из рук все валилось. Не мог простейшего решить, даже когда Климов спрашивал, каким цветом красить потолок в радиорубке, долго морщился, не понимая, что от него хотят… Крась, как знаешь. Люди видели, что с их капитаном что-то происходит.

Однажды вечером Померанцев подсел к нему на бревнышко, Сан Саныч покуривать стал чаще, вот и сейчас курил, спиртным от него пахло.

– Чего-то кислый наш капитан? – Николай Михалыч осторожно улыбался, достал махорку. – Извините, если вам неприятно… Покурю с вами?

Белов кивнул. Солнце садилось за протоку и дальше, за Енисей. Снизу ото льда холодило, оба были в валенках и бушлатах. Померанцев прикурил от папиросы Сан Саныча.

– Стукача из меня сделали, Николай Михалыч… – неожиданно для самого себя признался Белов, – и не отпускают… – он говорил тихо, с внутренней горечью произносил вслух то, что тысячу раз говорил про себя. – Да как бы только это…

И он рассказал все неторопливо, припоминал подробности. Померанцев слушал внимательно, не перебивал и ничего не спрашивал.

– Этих ребят подлости специально учат, Сан Саныч, а вы – честный. – Померанцев затушил окурок. – Даже и не думайте, вы не можете быть стукачом.

– Что же, я всегда у них буду числиться? Я все равно ничего не буду делать!

– И не делайте, – Померанцев задумался. – Они, конечно, ребята мстительные… а бывает, что и пронесет. Он вас в картотеку занес, в отчете написал, что завербовал капитана парохода, это не зэка голодного за пачку махорки обработать… Я однажды согласился оперу на нашего бригадира написать…

Белов с удивлением глянул на Померанцева.

– Ну! За булку хлеба! Он обрадовался, послал за буханкой. Давай, пиши, дает бумагу, карандаш и вышел. Я всю буханку и съел, сижу икаю от счастья, он заходит, чего не пишешь, а я в отказ! Не буду, говорю, я подумал, хороший человек наш бригадир. Труженик. Ох, он разозлился, а даже в карцер не посадил, боялся, я расскажу всем, как я его… – Николай Михалыч радостно, широко и беззубо улыбался.

Солнце село, лед по всей реке сделался синеватым. Становилось холодно. В караванке зажгли керосиновые лампы, оттуда доносились прибаутки Климова и запахи жареной корюшки. Белов с удивлением думал о рассказе поммеха.

– Извините, Сан Саныч, вспомнилось. Плюньте на них, живите по своей правде.

В понедельник Сан Саныч сходил в загс. Поставил старичку бутылку, и они вместе сочинили заявление в суд. Сан Саныч как свою семью указал Николь и Клер.

– Имена чудные какие, она откуда родом? – спросил старичок, приподняв лохматую бровь.

Белов замялся, что-то удерживало сказать правду.

– Не иностранка, избави бог? – настаивал дед.

– Почему «избави бог»?

– Так… указ Президиума Верховного Совета от 15 февраля 1947 года – браки советских граждан с иностранцами запрещены! Что ты! Сразу – уголовное дело!

– Она из Риги…

– Ну слава богу, теперь их адрес – место жительства…

Дрожащей рукой Сан Саныч вывел: Красноярский край, Туруханский район, поселок Ермаково, улица Молотова, дом 32.

– Так, здесь вот свои чувства опиши и что обещаешь немедленно жениться. Это и будет главная причина развода.

– Она еще аборты делала, сама мне говорила…

– Кто? – не понял заведующий загсом.

– Жена моя, Зинаида.

– Тут не знаю, аборт – дело уголовное. Она может сказать, ты ее заставлял. Такие случаи были, обоих и сажали.

– Да нет, я просто так, подумал, может, пригодится.

Заявление было зарегистрировано 25 мая. На рассмотрение отводилось два месяца. Сан Саныч и рад был, что как-то сдвинул дело, но временами чувствовал необъяснимый животный страх.

Время, однако, шло, приближалось начало навигации, и он, понемногу успокаиваясь, впрягся в работу. В начале июня прилетели из Красноярска боцман «Полярного» Егор Болдырев и старший помощник Сергей Фролыч Захаров. Вместо списанного по возрасту Грача на должность главного механика Управление утвердило Померанцева. Прибывали флотские и с других кораблей, ходили друг к другу в гости, выпивали, разговаривали, ждали весны. Шумно бывало в караванках, накурено – топор вешай.

Весна шла ранняя, Игарка обнажала засыпанные щепой деревянные дороги, сохли на солнце огромные лужи и тротуары, городок теплел, становился живее и веселее. Енисей пошел второго июня. Сан Саныч волновался, как мальчишка, лед уходил, освобождая дорогу к Николь и Клер. До них было всего сто километров. Через день писал письма, это было бессмысленно, они все равно копились теперь до первых пароходов, и Николь могла увидеть его самого раньше, чем его письма.

Сходил в Игарский отдел водного транспорта, и первый рейс ему поставили в Ермаково – там сейчас помещалось все счастье его жизни. Представлял себе маленькую Клер в капитанской каюте «Полярного»… прижимал к себе с осторожным трепетом. Он все больше любил ее и невыносимо скучал по ее прекрасной маме.

Седьмого июня все неожиданно поменялось. Ермаково отменили, а «Полярный» вслед за льдами отправили в другую сторону – в Дудинку. Порожняком шли – задание было срочное и особенное – льда по реке было еще много, но добрались без приключений.

Баржа, за которой спешили, стояла уже загруженная стройматериалами для Сталинского мемориала в Курейке. Все было непривычно строго – секретный груз сопровождал старший лейтенант, а на палубу баржи никого не пускали два автоматчика. Остановки по ходу движения были запрещены. Ермаково было как раз по ходу движения, перед самой Курейкой. Сан Саныч кивнул на запрет, точно зная, что он остановится и сбегает к Николь. Причину всегда можно было придумать.

– Полозов Николай Павлович! Расконвоированный, статья 58! Прораб строительства в Курейке, – уверенно представился спортивного вида человек, пожимая руки Фролыча и Белова. Коробку дорогих папирос открыл.

– Что там за секреты? – спросил Фролыч, угощаясь столичным куревом.

– Железобетонная статуя вождя! Десять метров высоты – полгода отливали! Если что случится, всем каюк! – прораб спокойно улыбался, подкуривая папиросу, а Фролыч с Беловым невольно посмотрели на тянущуюся за кормой баржу. На ее палубе стоял деревянный саркофаг, увязанный тросами и затянутый брезентом.

Сталинский мемориал строил «Норильлаг». Это был подарок вождю к его семидесятилетию. Норильские архитекторы придумали установить в Курейке на берегу Енисея стеклянный павильон. Внутри изба, в которой жил Иосиф Сталин во время ссылки в 1913–1916 годах.

Так и сделали. Павильон получился размером с двухподъездный пятиэтажный дом. Двенадцатиметровые оконные проемы от земли до «неба» делали его прозрачным. Вместо сталинской внутри стояла другая изба, новая, закопченная под старую. Рядом, за лесочком выстроили электростанцию, которая круглосуточного освещала и отапливала огромное помещение. Особенно впечатляюще Мемориал выглядел полярной ночью – специальное освещение имитировало северное сияние.