солдаты должны сидеть в доме — иначе Горецкий может использовать их как прикрытие. Но и на поляне начался переполох. От нефтевышки к дому Турберна уже бежал какой-то пехотный офицер с маузером. Мамедов услышал крик Горецкого:

— Господин прапорщик, нужна помощь!..

Мамедов понял, что солдаты, не раздумывая, примут сторону Горецкого: тот в капитанском кителе и явно не большевик… Необходимо срочно выманить Горецкого на линию огня… Как это сделать? Разозлить его?..

Хамзат Хадиевич выставил из-за локомобиля плечо и половину лица, чтобы Горецкий соблазнился выгодной целью.

— Горэцкый! — позвал он. — Горэцкый!.. Знаэшь, что тэбя погубыт?

Горецкий не показывался.

— Ты нэ ынженэр! Ты нэ умээшь выбырат главноэ!..

Горецкий не показывался.

— Дэтэрдынга тэбе мало? К Рокфэллэру захотэл? Да эщо и золото к рукам прыбрал!.. Подавышься лышным, лубэзный!

Расчёт был верным: слова о золоте взорвали Горецкого. Он дёрнулся из-за угла и выстрелил — от его пули локомобиль громыхнул пустой утробой. Мамедов выстрелил в ответ, но опять не попал, и едва не зарычал от злости.

Испытывать удачу с последним патроном уже не стоило. Пора отступать. Мамедов аккуратно и быстро убрал под потёртую кожаную куртку буровые журналы Турберна и, пригибаясь, бросился к близкому лесу. Возле домика запоздало бабахнул маузер — видимо, пехотный офицер заметил Мамедова, однако чёрно-рыжая куртка беглеца растворилась в зелёных кустах облепихи.

…Хамзат Хадиевич торопливо продирался сквозь густой пойменный лес с его непролазными зарослями, тонким гнилым буреломом и мокрыми ямами. По лицу хлестали гибкие ветви, за куртку цеплялись острые сучки. Никто бы не смог преследовать его в этих дебрях… Хамзат Хадиевич ломился напрямик к дороге на пристань. Он надеялся, что успеет на пароход раньше, чем Горецкий соберёт и приведёт солдат для захвата «Лёвшина».

На просёлок он вывалился где-то на полпути; не переводя дух, он тяжко побежал дальше по мягким колеям. Вокруг по-прежнему звенело безмятежное чириканье птиц, в глазах мельтешили зелёно-жёлтые солнечные пятна, сердце лопалось от напряжения. В просветах листвы Мамедов наконец увидел берег и пароход под парами, пришвартованный к пирсу. Пароход показался Хамзату Хадиевичу и спасением, и домом родным, и верой истинной.

Пошатываясь, Мамедов поднялся по трапу на борт, и его сразу подхватил Алёшка. А Нерехтин стоял на крыше надстройки со странным выражением лица. Прошлой осенью у этой же пристани он вот так же ожидал красных военморов и матроса Бубнова… Но сейчас дождался того, кого стоило ждать.

— Уплывай, Ванья!.. — измученно прохрипел Хамзат Хадиевич.

Нерехтин тотчас молча исчез в рубке, и там звякнул машинный телеграф.

Когда солдаты толпой выкатились из леса на пристань, «Лёвшино» уже отодвинулся от причала. В досаде затрещали винтовки: пули бессмысленно забарабанили по надстройке и колёсному кожуху, со звоном посыпались оконные стёкла. Без брони под обстрел лучше было бы не подставляться — не разворачиваться на виду у солдат, и буксир, дымя, попёр вверх по протоке; волна шлёпнула в сваи и закачала притопленные кусты у берега. Мамедов спрятался за лебёдкой подъёмного крана. Стискивая наган, он высматривал на пристани Горецкого — но Горецкого на пристани почему-то не было.

13

Юрий Карлович не ожидал, что бегущие с фронта солдаты окажутся вот такими — грязными и голодными, конечно, однако вполне довольными своим положением. Ударный корпус был разгромлен, беспорядочно отступал из-под Мензелинска к реке Белой, бросая обозы в полях и перелесках, но израненных и озлобленных людей адмирал не увидел. Наоборот, сибирские «ударники» чувствовали себя так, будто им повезло, и они возвращаются домой.

…19 мая бригада морских стрелков высадилась на левом берегу Камы, где на десятки вёрст не было никаких деревень. «Ревель» ушёл на устье Белой, на Дербешский перевоз, а стрелкам Старка предстояло отыскать «ударников» и стабилизировать фронт. Юрий Карлович воспринял приказ командования как избавление от непереносимой боли и неискупимой вины. Его сокрушило известие о смерти Лизы. Это ведь он стал причиной гибели жены.

С Лизой, дочерью адмирала Развозова, Юрий Карлович познакомился в Кронштадте на вечере в офицерском собрании. А где ещё молодым морякам находить себе жён? Обычная флотская история… У них было двое детей — Боря и Таня. Летом 1917 года Александр Развозов, брат Лизы, возглавил весь Балтийский флот. Его тоже произвели в адмиралы. Лиза прекрасно знала, что такое военная служба, честь офицера и долг перед родиной. Она ни слова не возразила мужу, когда тот минувшей весной решил пробраться на Волгу и вступить в армию КОМУЧа. Юрий Карлович поцеловал жену — и ушёл. А месть большевиков обрушилась на Лизу. Её арестовали и бросили в тюрьму «Кресты». Там, в тесной и смрадной камере, Лиза и умерла.

Александра Развозова тогда уже отстранили от командования, и он работал в Морском архиве. Он был под надзором большевиков, но сумел упросить товарища переправить осиротевших племянников через границу к родственникам в Гельсингфорс. Оттуда в ставку Верховного правителя России полетела телеграмма. Когда-то Развозов дружил с Колчаком, и судьбу племянников Развозова Александр Васильевич принял близко к сердцу. Он телеграфировал адмиралу Смирнову просьбу сообщить Юрию Карловичу о смерти жены и спасении детей.

Юрий Карлович был оглушён трагедией Лизы. Он надеялся, что его убьют в бою — но его не убили, потому что и боёв-то настоящих не случилось. Междуречье Камы и Белой кишело хаотичным передвижением разрозненных воинских частей, больших и малых. Линии фронта не существовало. Ударный корпус превратился в мешанину батальонов и рот, которые как попало сами по себе через леса пробирались на Белую к пристаням Азякуль и Дюртюли или к Дербешскому перевозу. Красные войска тоже рассыпались на отдельные отряды, преследующие «ударников». Изредка вспыхивали стычки.

Первый раз морские стрелки Старка столкнулись с «ударниками» только на какой-то луговине, пересечённой длинным окопом. «Ударники» палили из винтовок по опушке леса, где укрывались красные. Бойцы Старка спрыгнули в окоп, чтобы поддержать пехоту, а «ударники» тотчас полезли из окопа и побежали прочь — сдали рубеж морякам, и гори всё синим пламенем.

Потом Юрий Карлович понял: отступление «ударников» — не трусость и не паника. «Ударники» искренне полагали, что надо отступать, если идти вперёд невозможно или если враг нажимает слишком сильно. Они сделали всё, что могли, и незачем упорствовать. Война для этих солдат была как драка деревня на деревню: подрались — и по домам. «Ударники» были крестьянами, мобилизованными против воли и обученными наспех. Провал наступления они не считали катастрофой, бегство не считали позором.

На одной из ночёвок, сидя у костерка возле пастушьего балагана, Юрий Карлович разговорился с пехотным офицером, командиром разбитого под