когда теория производила «великие имена» или «великие фигуры». Как часто сегодня можно услышать сетующих на то, что больше не осталось «великих мыслителей», но не учитывающих, что выдвижение этих моделей зависит не только от их собственных качеств, но и от решения общества идентифицироваться с ними. В любом случае можно только сожалеть об эпохе, способной сделать из теоретиков, философов и писателей медийные фигуры – то есть возможных представителей и объекты идентификации – пусть и ценой упрощения их творчества.

Причины сближения Барта и Фуко могут быть и иными. Делёза тоже много цитируют, из его творчества берут инструменты для исследования, но его личность не становится настолько эмблематичной: редко появлявшийся на медийной сцене при жизни, он хотя и участвовал (вероятно, активнее Барта) в больших проектах от Ла Борда до Венсенна, но сохранил имидж уникального ученого, целиком погруженного в свое концептуальное творчество. И наоборот, поступки, политическая ангажированность Фуко и Барта воспринимаются как неотделимые от их интеллектуальной работы (даже если она в значительной мере протекает в уединении и концентрации, свойственной ученым). Это отчасти объясняет разворачивающуюся вокруг них биографическую констелляцию, словно понимание их жизни могло бы дать доступ к их мысли. Достоверная гипотеза состоит в том, что отношение Барта и Фуко к истории, по-разному отразившееся в их творчестве, но тем не менее ставшее объектом осмысления и у того, и у другого, вызывает вопрос (у них самих и у других) об их собственном месте в ней. Вторая гипотеза касается (относительной) маргинальности, на которую их обрекает гомосексуальность: критический ум заставляет их не разделять желание и объект исследования, воспринимая гомосексуальность не как ориентацию, а как способ вопрошания о мире. Как ни странно, к Барту это, возможно, относится даже больше, чем к Фуко. Хотя, в отличие от Фуко, он так и не сделал из своей гомосексуальности пространство отстаивания прав или борьбы, отчасти из отвращения к любым громким словам, Барт, как и Фуко, очень далеко зашел в том, что на тот момент могло отвечать его критической программе: в отказе от «естественного», само собой разумеющегося буржуазного порядка, представленного в качестве стихийного, а также в пристрастии к фрагментарному, окольному, к выбору альтернативного письма, сопротивляющегося порядкам логики, континуальности и прогресса. Так, в дневнике-картотеке можно прочесть: «Гомосексуальность интересна, только если она через особые точки, темы ведет к осмыслению мира. Если она деформируется, трансформируется во что-то иное (например, нетерпимость к „само собой разумеется“)»[1035]. В этом смысле, хотя публичная ангажированность Фуко была более открытой, Барт пошел гораздо дальше в критическом аспекте. Фуко разоблачает всемогущество дискурсивного порядка, но при этом подчиняется его законам: последовательности и логической аргументации. Барт, возможно, благодаря своей писательской свободе, пытается его разрушить.

Параллельные жизни

Гомосексуальность играет важную роль в дружбе Фуко и Барта. На ее пике они вместе ходят по вечерам в специальные заведения, вместе ищут партнеров, едут развлекаться в Марокко, ходят на матчи кетча, иконография которых присвоена гомосексуальной культурой того времени. Это не означает, что у них нет общих интеллектуальных интересов, но литературные или теоретические дискуссии скорее играют роль дополнения, чем первопричины. Их познакомил Робер Мози, будучи студентом в Фонде Тьера, где как раз перед этим был пансионером Фуко. Идет 1955 год, Фуко уже год занимает пост преподавателя в университете Уппсалы, в Швеции, попав туда благодаря поддержке Жоржа Дюмезиля. Он хочет пригласить Барта выступить в культурном центре Дома Франции, где он выполняет функцию организатора в дополнение к своим обязанностям в университете. Фуко регулярно приезжает во Францию, и именно в один из этих приездов в конце года произошло их знакомство. Он опубликовал свою первую книгу «Психическая болезнь и личность», когда был кайманом психологии в Высшей нормальной школе в 1954 году. В этот период у него меньше интеллектуального влияния, чем у Барта, но их траектории сходятся в нескольких точках: Барт хорошо знаком с сетью французских университетов за рубежом; время, потерянное в санатории, ставит его на один уровень с Фуко; они оба в этот момент пишут диссертации. Десять лет разницы дают некоторую фору Барту в плане известности, но не карьеры. Барт принимает приглашение и первый раз едет в Швецию весной 1956 года. Фуко с его талантом развлекаться, с его бежевым «Ягуаром» превращает это пребывание в очень радостный момент, от которого, однако, следов осталось немного. О чем они с Бартом говорили? Может быть, о театре, его главной теме на тот момент, потому что Фуко, помимо прочего, руководил в Уппсале студенческим театральным клубом, но, возможно, также о мифе, потому что Барт только что закончил «Миф сегодня».

Высшая нормальная школа, агрегация по философии, Фонд Тьера – у Фуко есть все знаки легитимации, которых не хватает Барту. Кроме того, у него властный и авторитарный отец, противостоянием с которым во многом определяется начало его пути. Эти различия в биографии частично объясняют разное отношение к закону и порой диаметрально противоположное поведение в жизни. Что касается научных исследований, то Фуко чувствует, что должен работать, как проклятый, Барт же позволяет себе следовать своим желаниям. Фуко совершенно чужда лень, Барт временами ей предается (летом в Юрте или в Париже, в кафе). Фуко принимает радикальные решения (попытки самоубийства, прямое участие в политике в 1970-е годы), Барт сторонится конфликтов и лобового противостояния. Первый не знает страха, для второго это главный двигатель. Однако они сходятся по трем пунктам: влечение к литературе, которое у Барта выражено сильнее, но остается, как и у Фуко, очень проективным и фантазматическим (Дидье Эрибон утверждает, что в начале 1960-х годов Фуко мечтал быть как Бланшо); застой во Франции с ее неизменными институтами и мертвыми языками и, как следствие, тяга к загранице – они бывают там подолгу, несут на себе ее отпечаток и рассматривают в качестве возможного пути отступления; чувство сексуального отличия от других, которое они интериоризируют по-разному (Фуко, бывший ученик приходской школы, – как чувство вины, Барт, протестант, – в культе тайны) и которое заставляет их занимать отстраненные и в некотором смысле излишне маргинальные позиции (отсюда особые стратегии по возвращению в центр).

В 1960 году Фуко вновь приезжает во Францию после пребывания в Уппсале, Варшаве и Гамбурге, чтобы занять должность в Университете Клермон-Ферран. Именно тогда начинается наиболее активный период их дружбы. С осени 1960 по лето 1963 года они видятся очень часто, в ноябре-декабре 1960 года почти каждый вечер, впоследствии два-три раз в неделю. В компании Робера Мози и Луи Лепажа они ходят