назначенные встречи, чистой фантастикой будет углядеть в этом что-нибудь, чему нельзя найти простое объяснение: нездоровье или изменение намерений. Вечером 3 марта Ллойд должен был присутствовать на обеде. «Общество пионеров, Нормандия: 7:15» – так гласила запись. В 9:30 следующего утра на Бритт-лейн, 5, должна была явиться киногруппа из «Патэ-мэгэзин» и снимать его, Ллойда, для их очередного номера из серии «Знаменитости у себя дома». Судя по всему, у Херона Ллойда были более важные дела, чем заниматься никому не известным летчиком, который утверждал, что видел развалины в аравийских песках.

«Но он спросил: „На чем?“» – напомнил Гранту его внутренний голос.

«Ну да, спросил. Хорошенькое будет дело, если человека станут подозревать, или судить, или даже вынесут обвинительный приговор за каждое незначительное замечание».

Комиссар однажды сказал ему: «У вас есть самое бесценное качество, необходимое для этой работы, и это ваше чутье. Но не позволяйте ему оседлать себя, Грант. Не позволяйте вашему воображению одерживать верх. Пусть оно остается вашим слугой».

Кажется, существовала опасность, что он позволил своему чутью слишком многое. Надо взять себя в руки.

Он вернется к тому месту, где он был до встречи с Ллойдом. Назад к Биллу Кенрику. Назад от разыгравшегося воображения к фактам. Жестким, голым, бескомпромиссным фактам.

Грант поглядел на Теда, низко склонившегося над бумагой и водившего носом следом за движущимся по листу пером точно так же, как терьер следит за бегущим по полу пауком.

– А как ваша девушка из молочного бара?

– О, отлично, отлично, – рассеянно проговорил Тед, не поднимая глаз от своего занятия.

– Пойдете куда-нибудь еще?

– Угу. Встречаемся сегодня вечером.

– Думаете, она годится в постоянные?

– Может быть, – ответил Тед и, сообразив, что такой интерес со стороны Гранта необычен, поднял голову и спросил: – А что?

– Я собираюсь покинуть вас на один-два дня, и мне бы хотелось быть уверенным, что вы не скучаете и не чувствуете себя брошенным.

– О-о, нет, со мной все будет хорошо. Вам и правда пора передохнуть и заняться своими делами. В конце концов, все это не ваши заботы. Вы и так слишком много сделали.

– Это не передышка. Я хочу слетать и повидать родственников Шарля Мартина.

– Родственников?

– Его семью. Они живут совсем близко от Марселя.

Лицо Теда, на минуту омрачившееся, опять оживилось.

– А что вы рассчитываете узнать у них?

– Ничего не рассчитываю. Просто начинаю с другого конца. Мы уткнулись в стену всюду, где речь идет о Билле Кенрике, если только его гипотетическая подружка не откликнется на это объявление – а это будет не раньше чем через два дня, – так что теперь попробуем со стороны Шарля Мартина и посмотрим, что получится.

– Отлично. А как насчет того, чтобы я отправился с вами?

– Думаю, не надо, Тед. Лучше оставайтесь здесь и поддерживайте связь с прессой. Проследите, чтобы все было отправлено, и собирайте ответы.

– Вы босс, – сказал Тед, подчиняясь неизбежному. – Но мне правда же хотелось посмотреть Марсель.

– Он нисколько не похож на тот, каким вы себе его представляете, – улыбнулся Грант.

– Откуда вы знаете, как я его себе представляю?

– Могу вообразить.

– Ну ладно, предположим, я могу посидеть на табурете и поглядеть на Дафну. Что за смешные имена у девушек в этой глухомани! И еще забавно: я могу пересчитать, сколько раз здесь люди говорили спасибо, оказывая услугу другому.

– Если вы ищете примеры странностей, вы найдете их столько же на мостовой Лэйчестер-сквер, сколько и на Каннебьер.

– Может быть, но мне нравится моя собственная странность с о-ла-ла в ней.

– А у Дафны есть о-ла-ла?

– Нет, Дафна очень ла-ди-да. У меня ужасное подозрение, что она носит шерстяные штанишки.

– В апреле в молочном баре на Лэйчестер-сквер они очень кстати. Похоже, она славная девушка.

– О, отличная девушка. Только не оставайтесь там долго, а то волк во мне взвоет слишком сильно, и я прыгну в первый же самолет и прилечу к вам в Марсель. Когда вы думаете лететь?

– Завтра утром, если будет место. Подвиньтесь, пожалуйста, пустите меня к телефону. Если я попаду на ранний рейс и там мне повезет, я смогу вернуться на следующий день. Или самое позднее в пятницу. Как вам Ричардс?

– О, мы стали большими приятелями. Но я слегка разочарован.

– Чем?

– Возможностями этого ремесла.

– Плохо оплачивается?

– Наверное, монетой-то оплачивается неплохо, ну а в другом смысле – нет, честное слово. Все, что можно увидеть снаружи, – это собственное отражение в стекле, хотите – верьте, хотите – нет. А в какие газеты вы хотите, чтобы я послал эти штуки?

Грант продиктовал Теду названия шести газет, у которых был самый большой тираж, и, дав свое благословение, отправил его проводить время до их следующей встречи, как ему заблагорассудится.

– И все-таки мне бы очень хотелось полететь с вами, – повторил Тед еще раз, уходя, и Грант подумал, что воспринимать юг Франции как один большой кабак столь же абсурдно, как видеть в нем только заросли мимозы. А он относился к югу Франции именно так.

– Франция! – воскликнула миссис Тинкер. – Но вы же только что вернулись из-за границы!

– Шотландия, может быть, и за границей, но юг Франции просто продолжение Англии.

– Очень разорительное продолжение, как я слышала. Погубительное. А когда вы собираетесь обратно? Я купила у Карра для вас симпатичного цыпленка.

– Послезавтра, надеюсь. Самое позднее – в пятницу.

– О, тогда он подождет. Может, разбудить вас завтра пораньше?

– Наверное, я уеду до вашего прихода. Так что можете завтра прийти попозже.

– Попозже – это не понравится Тинкеру, нет, не понравится. Тогда лучше я зайду по дороге в магазины. А вы последите за собой и поберегите себя. Нечего жечь свечу с обоих концов, а то, вернувшись, будете выглядеть не лучше, чем когда уезжали в Шотландию в начале отпуска. Надеюсь, все будет хорошо.

И правда хорошо, думал Грант, глядя следующим утром сверху на расстилавшуюся внизу Францию. В это хрустально-чистое утро с высоты она выглядела вовсе не как земля, вода и пашни. Она была похожа на творение Фаберже из драгоценных камней, оправленных в ляпис-лазурь моря. Неудивительно, что летчики в силу своей профессии видят мир совершенно по-особому. Что такое мир – его литература, его музыка, его философские теории или его история – для человека, который привык смотреть на него как на безделицу Фаберже, чем он и является на самом деле?

Марсель вблизи отнюдь не напоминал изделие ювелира. Это был обычный шумный, многолюдный город, наполненный нетерпеливыми гудками такси и застоявшимся запахом кофе; этот истинный французский запах преследует вас, он живет во французских домах как призрак десяти миллионов кофеварок. Однако сияло солнце, полосатые тенты слегка похлопывали под прилетевшим со