Под стволом пистолета обнаружилась пуговка ползунка, по всей видимости, регулировавшего мощность разряда. Вначале мне подумалось, что тот, кто последним стрелял из него, вероятнее всего, переключил оружие на максимальную мощность, и, сдвинув ползунок в обратную сторону, я смогу испытать пистолет без особого риска. Но нет, не тут-то было: пуговка оказалась ровнехонько посередине. Поразмыслив, я решил, что пистолет наименее опасен, когда пуговка сдвинута до предела вперед, по аналогии с тетивой лука, сдвинул ее туда, направил дуло в камин и нажал на спуск.

Звук выстрела – самый ужасный звук на всем белом свете. По-моему, в нем слышен вопль самой материи. На сей раз он оказался негромким, но грозным, вроде раската грома вдали. На миг – столь краткий, что я вполне мог бы поверить, будто мне это только чудится, – между дулом пистолета и кучей дров в камине возник, фиолетовым пламенем вспыхнул тонкий, слегка конический луч. Едва он угас, дрова запылали жарким огнем, от задней стенки камина со звоном треснувших колоколов отвалились, рухнули на решетку закопченные, искореженные пластины стали, а серебристый ручеек, вытекший из камина наружу, опалив ковер, наполнил комнату клубами тошнотворного дыма.

Моргнув, я спрятал пистолет в ташку нового облачения подмастерья.

С первым лучом рассвета Рох вместе с Эатой и Дроттом ждал меня у дверей. Дротт был из нас старшим, однако, благодаря выражению на лице и блеску глаз, выглядел младше Роха. В остальном он по-прежнему казался живым воплощением силы и гибкости, но я невольно отметил, что за время отсутствия перерос его на добрых два пальца. Несомненно, таким высоким я стал уже ко времени ухода из Цитадели, только сам этого тогда не сознавал. Эата, так и оставшийся среди нас самым маленьким, еще даже не удостоился звания подмастерья – а стало быть, в отлучке я пребывал всего-навсего одно лето. Приветствовал он меня с легким недоумением: похоже, ему, увидевшему старого товарища после долгой разлуки только сейчас, снова переодевшимся в гильдейское платье, с трудом верилось, что я теперь Автарх.

Накануне я через Роха велел всем троим быть при оружии, и Рох с Дроттом вооружились мечами такой же формы, как «Терминус Эст» (хотя куда худшей работы), а Эата – увесистым посохом, сколь мне помнилось, служившим деталью одного из костюмов на праздничных представлениях в день возложения масок. Не повидавший сражений на севере, я счел бы их вооруженными весьма неплохо… теперь же не только Эата, все трое казались мне мальчишками, нагрузившимися палками да запасами сосновых шишек, готовясь к игре в войну.

В последний раз выбрались мы наружу сквозь пролом в стене и двинулись дальше усыпанными костяной крошкой дорожками, причудливо вьющимися средь кипарисов и гробниц. На кустах роз смерти, которые я не без сомнений рвал здесь для Теклы, еще красовалось несколько фиолетовых, почти черных цветков, не успевших облететь к осени. При виде них мне тут же вспомнились Морвенна, единственная женщина, лишенная мною жизни, и ее ненавистница, Евсевия.

Стоило нам, миновав ворота некрополя, углубиться в невзрачные, грязные улицы, мои спутники заметно утратили прежнюю настороженность. Возможно, в глубине души они опасались попасться на глаза мастеру Гюрло и понести наказание за то, что подчинились Автарху, а вдали от Цитадели страхи их унялись.

– Надеюсь, купаться ты не собираешься? – сказал Дротт. – А то нас эти косари живо утащат ко дну.

– Эату его жердина на плаву точно удержит, – хмыкнув, заметил Рох.

– Пойдем далеко, на север. Лодку нужно нанять. Думаю, если пройтись по набережной, что-нибудь да подвернется.

– Если хозяева согласятся. И если нас не арестуют. Ты же знаешь, Автарх…

– Севериан, – напомнил я. – Одетый в гильдийское, я – Севериан.

– Э-э… Севериан, нести эти штуки нам можно только до плахи, и убедить пельтастов в том, что для дела нас нужно сразу трое, будет непросто. Чего доброго, разговоров до вечера хватит. Поймут они, кто ты такой, если что? Не хотелось бы мне…

На сей раз его перебил Эата:

– Глядите, вон! Вон лодка! – воскликнул он, ткнув пальцем в сторону реки.

Рох завопил во все горло, Эата с Дроттом замахали руками, а я, подняв над головой один из хризосов, одолженных у кастеляна, повернул его так, чтоб монета блеснула в первых лучах солнца, только-только выглянувшего из-за башен за нашими спинами. В ответ человек у руля махнул нам шапкой, а еще один, с виду ловкий, стройный парнишка, вскочив с палубы, перекинул приспущенные рейковые паруса на другой галс.

Лодка оказалась двухмачтовым люггером, узким, маневренным, невысоким в бортах – вне всяких сомнений, идеальным суденышком для провоза беспошлинных товаров мимо патрульных тендеров, внезапно ставших моими. Впрочем, кормчий, обрюзгший старый простолюдин, выглядел способным и на много худшее, а «стройный парнишка» оказался девчонкой со смешинкой в глазах, немедля принявшейся разглядывать нас искоса.

– Похоже, денек нынче удался, – сказал кормчий, увидев наши облачения. – Пока поближе не подошел, думал, вы в трауре. А вы, стало быть, «глаза»? В первый раз вижу… как сказал один мутный тип под судом.

– Именно, – подтвердил я, поднимаясь на борт и со смехотворным удовольствием отметив, что привычки к качке, приобретенной на «Самру», не утратил, а вот Дротту с Рохом пришлось хвататься за паруса, когда люггер дал крен под их тяжестью.

– Позволь-ка взглянуть на твоего желтолицего малыша! Для порядку – проверить, хорош ли. Не сомневайся, мигом верну.

Я бросил кормчему хризос, а он потер монету между пальцами, попробовал на зуб и, наконец, с почтительным видом вернул мне.

– Возможно, твоя лодка потребуется нам на весь день.

– За этого желтолицего малыша – хоть до завтрашнего утра. Компании мы оба будем рады, как сказал один гробовщик привидению. Тут, на реке, почти до рассвета творились странные вещи. Сдается мне, из-за этого вы, оптиматы, и вышли к берегу спозаранку?

– Отчаливай, – велел я. – О странных вещах, если пожелаешь, можешь рассказать нам в пути.

В подробности кормчему, хоть он и поднял сию тему сам, вдаваться явно не хотелось – возможно, лишь потому, что ему не хватало слов для выражения собственных чувств и описания увиденного и услышанного. Легкий западный ветер исправно наполнял растянутые на реях паруса, и вверх по течению люггер бежал вполне резво. Смуглолицей девчонке, за неимением прочих забот, оставалось только сидеть на носу да переглядываться с Эатой. (Вполне возможно, из-за грязной серой рубахи и штанов она посчитала его всего-навсего нашим наемным слугой.) За разговором кормчий, назвавшийся ее дядюшкой, не забывал налегать на румпель, удерживая люггер по ветру.

– Расскажу, что сам видел, как сказал один плотник, поднимая ставень. Шли мы этак в восьми-девяти лигах от того места, где взяли вас на борт, с партией венерок на борту, а при этаком грузе мешкать никак нельзя, особенно если день обещает быть теплым. Покупаем мы их в низовьях, у ловцов моллюсков, вот какие дела, а после сразу идем наверх, расторговаться, пока венерки не стухли. Испортятся – нам сплошные убытки, но если свежими довезти, можно выручить за них вдвое, а то и больше; главное, не зевай.