Предполагаемый лэнгхорнит объявил, что направляется в Лиан — третий по величине город в графстве Тартариан. Учитывая, как он привлек бы их внимание там, он почти наверняка отправился куда-то совсем в другое место, но, очевидно, Клинтану было бы выгодно, если бы его убийцы смогли вбить клин между Энвил-Роком и графом Тартарианом, его ближайшим другом и самым надежным политическим союзником. И в чем они, возможно, не смогут убедить Энвил-Рока, они могут надеяться убедить князя Дейвина. Он был всего лишь мальчиком, и было вполне разумно предположить, что его горе и жажда мести убийцам его сестры могут заставить его обратиться против тех, кого обвиняют в соучастии в ее смерти.

— Интересно, где еще найдутся копии этого? — через мгновение задумался вслух Гарвей. — Просто отправить его во дворец кажется не вполне амбициозным.

— Хороший довод, — признал его отец.

— На самом деле, очень хорошее замечание, — согласился Дойл. — Вспомни письмо сейджина Мерлина сразу после нападения на площади Грей-Лизард. Он сказал, что Клинтан отправил своих убийц в одиночку с особым приказом не создавать какую-либо локальную сеть, в которую мы могли бы проникнуть. Если это была работа «ракураи», и они действуют в соответствии с формальностью, некому будет прикреплять листовки или стоять на углах улиц, разглагольствуя о людях. Так что, если мы действительно увидим копии этого письма на стенах по всему княжеству, мы будем знать, что имеем дело с чем-то другим. Честно говоря, надеюсь, что так оно и есть. Большая сеть могла бы нанести больший ущерб, но это также дало бы нам — и сейджинам — больше шансов проникнуть в них.

— Я бы хотел этого, Чарлз, — очень тихо сказал Корин Гарвей, поворачиваясь обратно к окну и пламени свечей, горящих в бдении, пока скорбящие жители Корисанды молились за свою княжну. — Я бы очень этого хотел.

* * *

Айрис Аплин-Армак сидела у кровати своего мужа. Правая сторона ее лица представляла собой один огромный синяк, тупая боль от сломанной скулы пульсировала в ней, и ее зрение было странно нечетким, колеблющимся, как будто что-то видневшееся сквозь тепловое мерцание и освещенное волнами цвета, которые не имели ничего общего со светом лампы. В другое время она, возможно, заметила бы эту боль, обеспокоенная отсутствием ясности. Сегодня она не сделала ни того, ни другого. Она просто сидела, держа правую руку Гектора в своей, слушая хриплый, влажный звук его дыхания, и ее глаза были сухими. Теперь она перестала плакать, по крайней мере на данный момент, и в глубине ее души была огромная, ноющая пустота.

Гектор спас ей жизнь. В этом не было никаких сомнений. Но ее спасение обошлось слишком дорого. Он заслонил ее своим телом, и, защищая ее, сам получил три ранения — в левую руку, в заднюю часть правого бедра и в правую лопатку.

Рана на ноге была наименее серьезной, глубокая, уродливая впадина, прорезавшая большую мышцу на задней стороне бедра, как будто какой-то огромный коготь. Он потерял слишком много крови из-за нее, но с рукой было хуже. При других обстоятельствах паскуалаты почти наверняка ампутировали бы ее чуть ниже локтя, и даже если бы каким-то чудом руку удалось спасти, она была бы серьезно повреждена, даже искалечена на всю жизнь.

Но это не будет проблемой, — уныло сказала она себе. — Потому что пуля, попавшая ему в плечо, прошла полностью сквозь его тело, пробив правое легкое, на доли дюйма не задев сердце и причинив одному Богу известно, сколько других повреждений на своем пути.

Старший паскуалат посмотрел на нее с суровым состраданием и честностью своего ордена, когда она потребовала правды. Гектор, ее муж, умирал. Никакое мастерство хирурга, никакие знания аптекаря не могли этого изменить. По правде говоря, паскуалаты понятия не имели, почему и как он выжил так долго.

Прости, любимый. — Эта мысль с хрупким, мучительным спокойствием парила над пустым льдом будущего, которое сегодня утром казалось таким светлым. — Мне так жаль. Я должна была знать, что сделает этот монстр в Зионе, когда ты спас нас с Дейвином от его мясников. Я должна была понять, что он перевернет небо и землю, чтобы исправить свою неудачу, и я должна была держаться от тебя как можно дальше. Мой отец, мой брат, а теперь и ты. Всех, кого я позволяю себе любить, он обрекает на смерть. Но ты скучал по мне. — Она положила тонкую руку на лоб Гектора. — Ты скучал по мне. И когда-нибудь, как-нибудь, где-нибудь, любовь моя, я вырву его черное сердце голыми руками, и единственное, о чем я попрошу — единственное, с чем я пойду к Богу на коленях, — это чтобы он знал, кто его убивает.

— Айрис?

Она подняла глаза.

Мейкел Стейнейр стоял рядом с ее креслом, все еще одетый в свое облачение, забрызганное кровью Гектора, хотя он настоял, чтобы сама она переодела пропитанное кровью свадебное платье. Стейнейр был одним из первых, кто добрался до них, тот, кто прижал кровоточащую рану на груди, наложил жгуты на раненую ногу и руку, пока Айрис все еще была без сознания. Без него Гектор умер бы задолго до того, как до него добрались паскуалаты, и с тех пор он отказывался покидать Гектора или ее.

— Он все еще жив, ваше преосвященство, — тихо сказала она, приглаживая темные вьющиеся волосы. — Пока еще жив.

Глаза Стейнейра были нежными и сострадательными, без того абсолютного отчаяния, которое, как она знала, должно было смотреть на него из ее собственных глаз. Она предположила, что такова природа его призвания. Она узнала его собственную скорбь по Гектору, его собственный гнев, но для него все еще было будущее. Для него всегда будет будущее, даже за темной стеной смерти, сформированное и открытое его внутреннему взору глубиной его веры, и даже сейчас она знала, насколько важным этот щит его веры будет для нее в ближайшие дни. Но прямо сейчас, в этот момент, это было больше, чем она могла поделиться, и она почувствовала, как одна из слез, которые, как она была уверена, она исчерпала несколько часов назад, медленно потекла по ее щеке.

Нежный палец архиепископа стер ее, и он обнял ее в безмолвном утешении.

— Вам следует уйти, ваше преосвященство, — сказала она, прислонившись головой к его опоре. — Должно быть, есть сотни других людей, которые нуждаются в вашем утешении и заботе, а вы уже провели со мной несколько часов. Гектор не знает, что вы здесь, а я уже знаю, как сильно вы любите нас обоих. Вы дали мне это, и я не настолько эгоистична, чтобы удерживать вас, когда другим нужен такой же подарок от вас, и вы все равно больше ничего не можете сделать.

— Ты ошибаешься, моя дорогая, — мягко сказал Стейнейр, крепче обнимая ее. — Есть кое-что, что я могу сделать, и я не могу уйти, пока не сделаю это.

Горло Айрис сжалось, и она хотела отрицать то, что он только что сказал. Гектор уже прошел последние обряды; единственное, что Стейнейр мог сделать для них сейчас, — это быть здесь, чтобы разделить момент, когда ее муж испустит последний вздох, а ее сердце разобьется навсегда. Она знала, как сильно ей будет нужно это утешение, и все же, если она отошлет его прочь, возможно, этот момент никогда не наступит. Если бы его здесь не было, если бы он не мог утешить ее, возможно, Гектор все-таки не умер бы. Это было иррационально, и она знала это, но все равно открыла рот, чтобы возразить, только чтобы остановиться, когда Стейнейр внезапно выпрямился и повернул голову к стеклянным дверям, ведущим на балкон спальни.