Она отодвинулась от него. Лена. Такое нежное имя. Такое светлое. Должно подходить блондинке. Его блондинке. Его жене.

Она засмеялась – звонко и высоко, а он сказал:

– Ты смеешься не как другие. Не когда тебе весело, а когда ты напугана или зла.

Она ответила:

– Просто это вообще не смех. Лисица издает такие звуки, когда чует угрозу. Она так защищается.

– Тебе нужно от меня защищаться?

– Ты отдал мне свое семя, а теперь рассказываешь, как тоскуешь по другой женщине. Конечно, мне нужно от тебя защищаться.

– Не нужно, Лиза…

Он посмотрел ей в глаза, и она почувствовала, как губы – не эти, которые она до боли сжимает, а те, что спрятаны, – снова раскрываются для него.

– …Я не нашел жену. А нашел – тебя. И Настю. И ничего не стало как раньше, но все же… Теперь я снова живой. Понимаешь, Лиза? Живой!

Когда ее губы опять набухли и стали скользкими, когда голодная пасть начала раскрываться снова, она сказала – против собственной воли, только чтобы заткнуть эту пасть:

– Ты все еще хочешь найти жену?

Он отвернулся.

– Какая разница, раз это невозможно.

– Возможно.

Он поднял на Лизу изумленный, но полный надежды взгляд – и голодная пасть внутри нее тут же захлопнулась, тоскливо и больно, будто прокусив зубами кишки.

– Когда я просила тебя спасти мою дочь, я обещала сделать для тебя что угодно. Поэтому я…

– Ты знаешь, где она?!

Он вскочил – высокий, голый, сильный, нелепый. Засохшая кровь под носом. Засохшая слизь, ее и его, на мошонке. Знак ван в пушистой поросли на груди. Клеймо хозяина стада на породистом вожаке.

– Где моя Лена? – повторил он громко и требовательно. Как будто он – хозяин, а она его дрессированный зверь. Возможно, так и есть? Она опять засмеялась. И сказала сквозь смех:

– Я знаю, где моя мать, Аньли. Она была пленницей в «Отряде-512». И знаю, где японец, который истязал мою мать, а потом полюбил. Наверняка они что-то расскажут про твою Лену.

Она специально выделила голосом слово «твою» – подчеркивая обиду и почему-то надеясь, что он это слово возьмет обратно, оспорит, – но он только кивнул и стал одеваться.

– Где я могу их найти, Аньли и японца?

– В убежище, которое оказалось капканом.

– Прекрати говорить загадками.

– Ты прав. В этой сказке слишком много загадок. Я скажу как есть. Моя мать Аньли – лисица-оборотень, хулицзин, старейшина клана. Сейчас она в плену у своих сестер, тоже хулицзин. И японец там же. Я могу тебя отвести.

– Твоя мать в плену у хули знает кого, а ты ничего не предпринимала?

– Мы не близки. То, что Настя чуть не погибла… это из-за нее. Весь наш род был проклят по вине моей матери.

– Снова сказки… – Кронин пристально посмотрел ей в глаза. – Но ты в них и правда веришь.

Он сунул за пояс револьвер и поправил кобуру с «вальтером». Лиза устало покачала головой:

– Против моей семейки огнестрел не поможет. Только древнее оружие. Такое же, как они сами.

– Мы идем к Аньли? – Ояма слепо вглядывался во тьму. Младшая из сестер вела японца по неосвещенным катакомбам Грота Посвященных за руку, как ребенка. Он был так жалок, что Нуо почувствовала желание. Пожалуй, сестры были не так уж неправы, когда хотели с ним лечь. Пожалуй, ей не следует быть такой гордой. Да, после казни она тоже возьмет у него немного ци, как они.

Ояма делал маленькие, неуверенные шажки, а цепи, сковывавшие его запястья и щиколотки, звенели, как те медные погремушки, что Нуо подвешивала над люлькой своего малыша тридцать лет назад. Он был чистокровным – ее детеныш, ее первенец, ее маленький перевертыш. Он родился спустя два месяца после того, как старшая сестрица Аньли произвела на свет свою полукровку. Они играли вместе, полукровка и ее сын, двоюродные брат и сестра. А потом им исполнилось семь, сначала ей, а потом ему. Полукровка пережила превращение, а он нет – из-за проклятия, которое Аньли навлекла на их род. Несправедливо. Мастер Чжао всегда был несправедлив. Аньли была его любимицей, и даже в гневе, даже проклиная ее, он пощадил дитя в ее чреве, а других детей – нет. «Ребенок, которого ты носишь под сердцем, станет последним, кто сможет пережить превращение» – так мастер Чжао сказал Аньли.

Теперь все изменится. У них снова будут детеныши. У них будет вакцина.

– Мы чтим традиции, Ояма-сан, – сказала Нуо. – По традиции за предательство полагается наказание. Сестрица Аньли предала нас. Она помогла чужаку пробраться в Грот Посвященных и отдала ему вакцину, которую ты для нас сделал. Она будет сурово наказана. А ты будешь на это смотреть.

Нуо ввела японца в Нижнюю Пещеру, и он на несколько секунд зажмурился от света факелов, закрепленных в нишах каменных стен и вокруг горячего источника. Беспомощный и слабый. Не приспособленный ни к свету, ни к темноте. Она снова ощутила желание. Или просто предвкушение хищника, идущего по следу раненой жертвы.

Сестрицы Биюй и Тин, с высокими прическами, в вышитых жемчугами шелковых платьях – старшая в красном, средняя в желтом, – небрежно кивнули младшей. Какого черта они сказали, чтобы она пришла в обычном халате – а сами нарядились для казни?! К чему это унижение на каждом шагу?..

Сестрица Аньли, раздетая донага, стояла на коленях в бамбуковой клетке, помещенной на возвышении в центре пещеры. Она скосила глаза на вошедших через решетку, но повернуться к ним не смогла: мешала шейная колодка с шипами, в которой была закреплена голова.

Ояма смотрел на Аньли слезящимися глазами: то ли никак не мог привыкнуть к яркому свету, то ли и правда плакал, видя свою хозяйку такой бессильной и жалкой. Как бы то ни было, Нуо это возбуждало. Она почувствовала, что между ног стало скользко и жарко – как будто зверь в ее животе приоткрыл пасть и пустил горячие слюни.

– Это ли-цзя, традиционное китайское приспособление для пыток и казни, – Нуо кивнула на бамбуковую клетку. – Ты не знаком с ним, Ояма-сан? Дно опускается постепенно – до тех пор, пока приговоренный не повисает с зажатой колодкой шеей. Смерть наступит от удушения.

– Но это скучно, – Биюй, средняя из сестер, капризно надула алые губы. – Мне больше нравится казнь змеей, – она отстегнула от пояса черный бархатный мешочек; он шипел и подрагивал. – Это казнь специально для женщин. Молоко заливают в лоно, и змея заползает туда, чтобы им полакомиться… Принеси-ка нам кувшин молока, младшая сестра.

Нуо поклонилась и пошла к выходу.

– Ты всегда здесь будешь на побегушках, – спокойно сказала Аньли ей в спину. – Ты для них прислуга.

Нуо взяла кувшин и направилась к заячьей норе: еще неделю назад она приметила там запах нового выводка. Она сделала переход и зашла в нору. Самка как раз кормила. Увидев лису, она тоненько заныла, поднялась и попыталась пробраться к выходу, но на ней висели присосавшиеся зайчата; она была слишком грузной, медлительной. Нуо перегрызла ей глотку, вытащила из норы и после обратного перехода сцедила в кувшин остывающее молоко из ее сосков.