— Эзарис, — повторяет Энефрет. — Хорошее тмирунское имя. Мне нравится.

— Здравствуй, Эза, — говорю я ребенку, и он выпускает из крошечного рта сосок и говорит отчетливое «а».

— Положи-ка пока его на постель, — говорит Энефрет, когда ребенок выпускает сосок изо рта и мирно закрывает глаза. Кажется, он засыпает уже через миг. — Он растет быстро, Инетис, и уже через несколько дней сможет сидеть. Через два Цветения к тебе вернется юноша, и я хочу, чтобы ты знала: убить его будут пытаться не единожды, и быть может, даже при тебе и люди, которых ты знаешь. Но тебе не стоит переживать. Эза бессмертен. Твой сын запомнит тебя и пронесет память о тебе через вечность. Ты запомнишься как мать Бессмертного Избранного, Инетис, дочь Эзы из Тмиру и Сесамрин.

Я кладу ребенка на постель, и он тут же открывает глаза, распихивает пеленки и тащит ногу себе в рот.

— Он… обычный, — говорю я Энефрет, и она кивает.

— Он лишен магии, и он только что родился, разве что растет чуть быстрее других детей. Он самый обычный ребенок. На ближайшие два Цветения это так. А теперь помолчи.

Энефрет закрывает глаза, и следующие ее слова разносятся по всему дому. По всей Асморе. По всей Асморанте. Плывут по воздуху, как звон вестной чаши, несут, разносят по миру весть о рождении Избранного.

Ее голосом говорят женщины и дети. Ее слова повторяют старики и молодые воины, мечущиеся на постелях в лихорадке. Она касается каждого, проникает в его сердце, зарождает в нем золотистую искру, которая будет постепенно расти и расти, пока имя Энефрет или Инифри или кто знает как еще ее назовут не станет известно всему миру.

— Вы — мои дети, — говорит она. — Избранный, рожденный правительницей Асморанты — мой суженый и брат, отец и муж, сын и внук. Его магия будет хранить вас и защищать, его сила будет питать ваши поля и наполнять рыбой ваши реки. Великое испытание послала я вашему миру, забрав у него магию, но магия эта никуда не делась. Она вернется в Избранном. Она вернется.

Она улыбается, и я вижу, как раны на телах воинов Асморанты очищаются от черноты. Она улыбается, и снежная буря превращает в пыль застывшие навсегда фигуры зеленокожих по всей Асморанте. Она улыбается, и впервые за много дней воздух в Цветущей долине наполняется ароматом приближающейся Жизни.

И каждый, где бы он ни был, знает, что этим Асморанта обязана Энефрет.

Теперь все знают о ней. Теперь каждый будет знать.

— Тот, кто попытается причинить Избранному вред, умрет, — говорит Энефрет, улыбаясь. — Потому что без Избранного умрет весь ваш мир, сгинет в темноте истинной ночи, которая настает через два Цветения, и ни днем позже или раньше. Готовьтесь. Устрашитесь. Поверьте.

Она смотрит на меня, на ребенка, и поднимается.

— Я буду поблизости, Инетис. Если я тебе нужна, просто позови. В эти дни до прибытия Унны я буду рядом с вами. Я тебя не оставлю.

— Что за истинная ночь, о которой ты говорила? — спрашиваю я. Слова Энефрет пронзают меня ужасом, который не проходит даже теперь, в свете дня и ее улыбки.

— Ты увидишь ее, Инетис. Все увидят.

Она исчезает так же быстро, как и появилась.

Я беру Эзу на руки. Он куксится и плачет, когда я пытаюсь завернуть его ноги в пеленку. Ему не нравится быть несвободным. Откинув шкуру, в сонную входит Елалальте — на сей раз это на самом деле она. Она склоняет голову, прося дозволения заговорить, и я разрешаю. Она тоже слышала Энефрет, ее взгляд полон благоговения и лишь мельком задевает ребенка, как будто она боится на него взглянуть.

— Люди волнуются, син-фира, — говорит она. — Син-фиоарна просил меня спросить, не хочешь ли ты выйти к ним и успокоить. Он ждет тебя у входа.

Серпетис не решился войти сюда. Отцовских чувств он явно не испытывает, но я и не жду их и не хочу. Это будет только мой ребенок. Только мой сын. Только мой.

— Я выйду, — говорю я. — Сейчас. Скажи людям и син-фиоарне, что сейчас я выйду и все им расскажу.

Постепенно меня затапливает осознание — настоящее осознание того, что происходит. Я, Инетис, дочь тмирунского наместника, нелюбимая жена нисфиура Асморанты — мать самого великого мага в мире. Думала ли я об этом, лежа на постели, мучаясь в лихорадке, превращающей мою кровь в пепел? Могла ли я представить что-то подобное, очнувшись в повозке на пути в вековечный лес? Может, все это были испытания, посланные мне Энефрет? Может, мне нужно было потерять все, чтобы обрести его — моего Эзу, моего бессмертного сына.

Я закутываю Эзу в пеленку, а потом еще в одну, игнорируя его возмущенный писк, надеваю теплый корс и штаны-сокрис. После рождения Кмерлана я лежала в постели почти четыре дня, слишком слабая, чтобы вставать и ходить по дому. Но с Эзой все не так. Я чувствую себя сильной, здоровой. Как будто и не было тех страшных трехдневных схваток, как будто и не родился ребенок меньше дня назад.

С ним все иначе.

Я беру Эзу на руки. По моему указанию Елалальте поднимает шкуру, и я выхожу из сонной и гордо прохожу по короткому коридору пути до двери, за которой меня ждет мой народ.

Мама ставит передо мной плошку с кашей и садится за стол напротив. Ее лицо с кожей, которая кажется зеленоватой из-за постоянной сырости, так не похоже на лицо человека, которого я оставила здесь шесть Цветений назад, когда ушла учиться к Мастеру.

Болота быстро едят людей. Шембучень — цветущий край, но цветут в ней совсем не полевые цветы. Сырая земля родит грибы и ползнь, червей-шмису и мох. С болотной стороны вековечного леса в него нет входа. Трясина затягивает, засасывает неосторожного путника так быстро, что он не успевает даже понять, что случилось.

Так и вышло с моим отцом два Цветения назад.

— Умер легко, — говорит мама. — Умер как уснул. Пока мы с Шыбертисом схватились за крюки, он уже глубоко был. Вытащили — как спит, только вся кожа зеленая. Ползнь уже успел обвить. Это он быстро.

Я киваю. Я знаю, как быстро умирают те, кто попадает в объятья болот. Для шембученца это — хорошая смерть, уйти без возврата, не породить шмису. Я знаю, что мать опустила отца обратно, когда убедилась, что он умер, и что теперь болота уже съели его целиком, не оставив и косточки. Теперь мой отец — само болото. А болото — сам отец.

— Так ты, говоришь, знаешь про эту Энефрет, — говорит она снова, и я снова киваю.

Я уже рассказывала о ней, но мама все равно как будто мне не верит, как не верила и тогда, когда я прибежала к ней с окровавленным, рассеченным лицом, крича, что не помню, откуда взялась эта рана. Как будто для нее то, что я не маг, означает, что я всегда лгу. Но я даже сейчас не могу заставить себя соврать, хоть и молчу о том, что творится глубоко в сердце.

— И потому мне надо вернуться, мам. Я должна быть рядом с Избранным сейчас. Наверное, он перенес меня сюда, чтобы я увиделась с тобой перед уходом.