в лице лучших своих представителей. Сами иноземцы, писавшие о России того времени, при всем старании своем указывают на темные стороны нашего быта, нередко отдают справедливость глубокому религиозному чувству и аскетизму русских монахов. Монастыри наши еще продолжали быть главными хранителями книжного образования, рассадниками грамотности и некоторых искусств (например, живописи или собственно иконописи). Их хозяйственная деятельность представляет также некоторые хорошие черты, сравнительно с той же деятельностью других классов общества; монастырские села и деревни были наиболее зажиточные, благодаря не одним льготам, которые выхлопатывали себе монастыри, но также их домовитости и усердию в защите своих крестьян от разных обид и притеснений. Большие монастыри воздвигали каменные храмы с дорогой утварью и окружали себя прочными каменными стенами; так что некоторые из них оказались достаточными не только для охраны монастырских богатств от внутренних врагов, то есть разбойников, но и для обороны от внешних неприятелей, следовательно, приобрели характер надежных государственных оплотов; каковыми особенно явились Псково-Печерский, Троицкая лавра, Соловецкий монастырь, Калязин, Тихвинский и некоторые другие. А на далеких северных и восточных окраинах монастыри продолжали быть передовыми двигателями русской колонизации и русского православия между финскими и чудскими народцами. На последнем поприще в XVI веке особенно известны два подвижника: преподобные Феодорит и Трифон, просветители лопарей, достойные подражатели св. Стефана Пермского.

Первыми насадителями христианства посреди диких обитателей Лапонии, по всей вероятности, были иноки ближайшей к ней Соловецкой обители, которая имела земли и вотчины на западных побережьях Белого моря. Уже в первой половине XIV столетия некоторые новообращенные лопари неоднократно обращаются и в Москву к государю, и к новгородскому владыке, как к своему епархиальному архиерею, с просьбой прислать им священников и антиминсы для их крещения и для совершения божественной службы; просят также о построении церквей. Из таких соловецких иноков-миссионеров особенно выдвинулся своими подвигами Феодорит, ростовский уроженец, который на устье реки Колы устроил собственный монастырь во имя Троицы и дал ему общежительный устав. Отсюда он проповедовал Евангелие окрестным лопарям на их родном языке, на который перевел некоторые молитвы. Но иноки собственного монастыря изгнали его за строгость, с которой он требовал от них исполнения монастырских правил. Феодорит потом был некоторое время игуменом суздальского Евфимиева монастыря; а в 1557 году был отправлен Иваном IV в Константинополь за подтвердительной патриаршей грамотой на царское венчание. Последние годы свои он провел в вологодском Прилуцком монастыре и оттуда дважды предпринимал странствование в Лапонию для продолжения там своих апостольских подвигов. Другой проповедник Евангелия и современник его Трифон, торжсковский уроженец, проник еще далее в страну дикой Лони, где не раз жизни его угрожала опасность от его главных противников лопарских жрецов, или так называемых кебупов. На реке Печенге он основал небольшую обитель тоже во имя Троицы. Он побывал в Москве и тут в 1556 году выхлопотал у Ивана IV для Печенгского монастыря жалованную грамоту на разные земли, рыбные ловли и другие угодья. Продолжая свои миссионерские труды, Трифон дожил до глубокой старости.

Оба этих подвижника начали свою просветительскую деятельность в то время, когда Новгородскую архиепископскую кафедру занимал знаменитый потом митрополит Макарий, который и сам много трудился для борьбы с грубыми суевериями у финских народцев, рассеянных по его обширной епархии и, несмотря на давнее обращение в христианство, упорно державшихся многих языческих обрядов и верований. В этом отношении любопытна его окружная грамота 1534 года, обращенная к священникам Вотской пятины, отправленная к ним с домовым иеромонахом владыки Ильей и двумя владычными боярскими детьми. Из этой грамоты узнаем, что населявшие сию пятину инородцы, чудь, ижора и корела, вместо христианских храмов продолжали ходить в свои прежние мольбища, приносили там языческие жертвы; поклонялись деревьям и камням; к новорожденным призывали жрецов, или так называемых арбуев, которые и давали им имена; умерших хоронили в лесах и курганах; браки заключали без церковного венчания и тому подобное. Укоряя местных священников за их нерадение к своей духовной пастве, владыка приказывает им, собрав своих прихожан, вместе с иеромонахом Ильей выжигать языческие мольбища и заповедные деревья, кропить освященной водой жилища и жителей, наставлять их в вере, а непокорных арбуев передавать боярским детям для препровождения в Новгород на суд церковный и гражданский. Илья, по-видимому, успешно исполнил возложенное на него поручение, объехал многие вотские погосты, воспрещал языческие обряды, восстановлял православие и крестил некрещеных. Но в действительности, конечно, не так легко было побороть старые народные привычки и верования, и они продолжали существовать. О том свидетельствует другая окружная грамота, посланная спустя лет двенадцать преемником Макария, владыкой новгородским Феодосием, к духовенству той же Вотской пятины с софийским соборным священником Никифором и двумя детьми боярскими. Эта грамота повторяет те же укоризны и предписывает те же меры для истребления язычества[81].

Господство языческих обрядов и верований на севере России посреди финских инородцев, еще не укрепившихся в христианстве, нисколько не удивительно, если обратить внимание на то, что и в срединных областях государства, в самом коренном его населении, продолжало существовать двоеверие, то есть рядом с христианской верой еще в полной силе живы были языческие обычаи и поверья. Истинное учение церкви слишком мало отражалось на народной нравственности, и господство православия выражалось по преимуществу внешним образом, то есть развитием внешней церковной обрядности.

Все иностранные свидетельства того времени согласно отдают справедливость глубокому религиозному чувству русского народа и его горячей привязанности к своей православной церкви, которую он считал самой лучшей из всех и самой искренней. Но привязанность эта выражалась чисто внешним образом: преимущественно почитанием икон, строгим соблюдением всех постов и постных дней, неукоснительным посещением церковной службы, терпеливым долгим стоянием на ней, усердными земными поклонами и крестными знамениями, возжиганием свеч и тому подобным. Проходя или проезжая мимо храма, каждый русский считал обязанностью остановиться, обнажить голову и помолиться. Не только во всех комнатах дома, но даже на площадях, на городских воротах и на больших дорогах ставились кресты и иконы, перед которыми прохожие также крестились и совершали поклоны. Богатые люди обыкновенно устраивали у себя образную, то есть особую моленную комнату, стены которой увешаны были распятиями и иконами, в золотых и серебряных окладах с драгоценными камнями; перед ними теплились лампады и восковые свечи. Придя в чужой дом, русский человек прежде всего искал глазами иконы, молился им, а потом уже обращался с приветствием к хозяину. Молились не только встав с постели или отходя ко сну, перед пищей и после нее; но и всякое дело, всякую работу начинали крестным знамением;