а перед более важным предприятием призывали священника, чтобы отслужить молебен. Молились обыкновенно, перебирая в своих руках четки, которые всегда имели при себе. Особым поклонением пользовались некоторые иконы, почитавшиеся чудотворными. Точно так же чтились мощи святых, и для поклонения им предпринимались далекие странствования. Что же касается самого учения Церкви, ее догматов, внутреннего смысла церковных обрядов, в этом отношении царило невежество не только в народной массе, но и между самими ее пастырями, по их малограмотности и неумению отличать существенное от не важного, догмы от обряда, подлинные книги Священного Писания от подложных сочинений и так далее.

Невежество пастырей и паствы естественно способствовало распространению множества всякого рода суеверий. При недостатке истинного благочестия и самое развитие обрядовой стороны, под влиянием этих суеверий, доходило до уродливых, противоцерковных явлений и обычаев. Яркую картину таких суеверных обычаев и неблагочестия вообще рисуют перед нами записи известного Стоглавого собора, свидетеля наиболее достоверного и до некоторой степени беспристрастного.

При всей религиозности своей, молящиеся не всегда соблюдали порядок и тишину при богослужении; чему подавали пример сами священники и причетчики, которые иногда отправляли службу пьяные, беспорядочно не по чину одетые, бранились, сквернословили и даже дрались между собой. Смотря на них, миряне заводили между собой праздные разговоры и всякое глумление. Многие стояли в церкви в тафьях (татарских ермолках) и в шапках. Миряне приносили в храм для освящения пиво, мед, квас, брагу, хлебы, калачи и другие съестные припасы, а причетчики все это ставили в алтаре на жертвенник. Мало того: если дитя родилось в сорочке, то эта сорочка приносилась к попам, и они держали ее на престоле до шести недель; или во время освящения церкви миряне приносили попам мыло, чтобы те держали его на престоле тоже до шести недель. Такое неблагочестие, разумеется, делалось от излишнего усердия, от веры, затемненной невежеством. Некоторые церковные обряды и даже таинства совершались с сильной примесью старых языческих обычаев. Так, когда свадебный поезд отправлялся в церковь для венчания, священник с крестом идет, а перед ним бегут гусляры, органники и скоморохи с музыкой и веселыми песнями. Большую роль при сем обряде, как и в других случаях, играли волшебства и гадания. Волхвы и колдуны производили наговоры и заклинания; гадали и предсказывали по звездам, по граянию ворон и тому подобное на основании разных гадательных книг, каковы «Альманах», «Аристотелевы врата», «Рафли», «Воронограй», «Шестокрыл», «Звездочет». Особенно прибегали к таким гаданиям и заклинаниям в случае тяжбы; в надежде на них смело поддерживали свое неправое дело и выходили в поле, то есть на судебный поединок. Что касается скоморохов, то ремесло их в те времена, очевидно, процветало: большими ватагами, иногда в 60–100 человек, ходили они по деревням и увеселяли народ, а при случае грабили у крестьян имущество по клетям и занимались разбоем по дорогам. Но не одни скоморохи, по селам и погостам ходили ложные пророки и пророчицы, мужики, старые бабы, жены и девки; с распущенными волосами, босые и почти нагие, они неистовствовали, били себя в грудь и рассказывали, будто им явилась святая Пятница и святая Настасия, и запрещали народу работать в среду и пятницу. А некоторые монахи и монахини, даже простые мужики и бабы странствуют бесчинно с иконами по торжищам, рассказывают свои сны, пророчествуют, собирают на сооружение храма или на какой-либо выкуп. В Троицкую субботу по селам и погостам сходились мужчины и женщины на жальниках (так назывались кладбища в Новгородской земле) и громко плакали над покойниками; а когда скоморохи придут и начнут свои бесовские игры, те же плакальщики и на тех же жальниках принимались плясать, бить в ладоши и петь «сатанинские песни». Здесь мы видим явные следы языческих погребальных игрищ. Самые необузданные игрища по-прежнему происходили в навечерие Рождества Христова, Богоявления Господня и особенно накануне весеннего Иванова дня. Тут сходились мужчины, женщины и девицы и проводили ночь в песнях, плясках и непристойных забавах, причем «бывало отрокам осквернение, а девицам растление». Когда же рассветало, народ шел к реке, где с криком и смехом омывался водой, а потом расходился по домам и засыпал мертвым сном. Точно так же в первый понедельник после Петрова поста ходили в рощи и творили там разные потехи. А в четверг рано поутру жгли солому и выкликали покойников. Некоторые невежественные попы в этот день клали соль под престолом и держали ее до четверга Святой недели; потом эту соль раздавали для врачевания людей и скота. В числе бесстыдных обычаев Стоглав указывает на то, что во Пскове в общественных банях моются вместе мужчины и женщины, и даже иноки.

Такова картина языческих суеверий и грубых нравов, которую раскрывает перед нами Стоглав. Впрочем, вследствие самой своей задачи указать на церковные непорядки и дурные нравы, чтобы принять меры к их исправлению, собор естественно должен был выдвигать их на передний план и ярко очерчивать. В общем же ходе исторической жизни русского народа помянутые явления не должны заслонять собой другие, лучшие его качества и могут быть рассматриваемы как его оборотная сторона. Далее, приведенные черты едва ли относились сплошь ко всем областям Московской Руси; кажется, в большинстве случаев тут разумеются северные, то есть Новгородско-Псковские земли, в населении своем сильно проникнутые инородческим, то есть все тем же чудским или финским, элементом. На эти земли по преимуществу мог указывать близко знакомый с ними председатель собора митрополит Макарий, бывший архиепископ Великого Новгорода и Пскова.

Затем, не все черты народных нравов являются нам в таком же мрачном виде, в каком изображают их записи Стоглавого собора, смотрящие на народную жизнь прямо с монашеской или аскетической точки зрения. Например, вместе с непристойными игрищами, безмерным пьянством и азартными играми они как бы осуждают и всякие песни, гусли и сопели, всякую пляску, также игру в зернь или тавлеи, грохотание над бочками и корчагами, ученых медведей и тому подобное, относя все это к разным видам так называемого еллинского беснования, запрещенным вселенскими соборами. Наравне с народными увеселениями Стоглав, например, смотрит как на великий грех на продажу и употребление в пищу колбасы, а также тетеревей и зайцев, пойманных силками, подводя их под статью Шестого Вселенского собора об удавлении. Очевидно, ко многим чертам русской народной жизни Стоглав относится с точки зрения собственно церковно-византийской. При сем собор русских иерархов относит к запрещениям Вселенских соборов и такие обычаи, которых эти соборы совсем не запрещали. Так, он вменяет в великий грех бритье бороды и