«петушками»), и те, которые были слишком молоды и неопытны, чтобы решиться на отказ от участия в происходящем, и, помимо всего прочего, не имели ни малейшего понятия, в чем они, собственно, участвуют и уж тем более во имя чего. Лошади вставали на дыбы и грызли удила, полицейские нервно хватались за кобуры пистолетов и непрерывно махали дубинками. Молоденькая девушка несла плакат с надписью: ИСПОЛНИ СВОЙ ДОЛГ! СОБЕРИ БОЛЬШЕ ПОЛИЦЕЙСКИХ ВМЕСТЕ! Трое патрульных, каждый весом по восемьдесят пять килограммов, набросились на нее, разорвали плакат, потащили к полицейской машине, выкручивая руки и хватая за грудь. В этот день ей как раз исполнилось тринадцать лет, и груди у нее были еще не развиты.

Всего было задержано более пятидесяти человек. Многие были ранены, в крови. Некоторые оказались так называемыми важными персонами, и можно было ожидать, что они напишут об этом в газетах или станут болтать по радио и телевидению. Дежурные офицеры полицейского участка с трепетом смотрели на этих известных людей, заискивающе им улыбались и с извинительными поклонами провожали до дверей. Всем остальным предстоял не слишком приятный допрос. Дело в том, что одному из конных полицейских угодили по голове бутылкой. А ведь ее кто-то бросил…

Операцией руководил высокий полицейский чин с военным образованием. Его считали экспертом по поддержанию общественного порядка, и он с удовлетворением наблюдал за тем беспорядком, который ему удалось создать.

В квартире около станции метро Шермарбринк Кольберг сложил шахматные фигуры в коробку и закрыл крышку. Его жена как раз возвратилась со своих вечерних курсов и сразу же пошла спать.

– Ты никогда не научишься играть, – укоризненно сказал он.

– Похоже, это требует особых способностей, – угрюмо ответил Мартин Бек. – Наверное, тут нужна смекалка.

Кольберг сменил тему.

– Сегодня вечером на Страндвеген, наверное, черт знает что творится, – заметил он.

– Наверное. А чего они, собственно, хотят?

– Вручить послу письмо, – ответил Кольберг. – Всего-то. И почему бы им не послать его по почте?

– Тогда оно не привлечет к себе внимания.

– Наверное, но все равно получилось глупо, даже стыдно.

– Да, – согласился Мартин Бек.

Он надел плащ, шляпу и собрался уходить. Кольберг тоже поднялся.

– Я выйду с тобой, – сказал он.

– А что ты собираешься делать на улице?

– Да так, прогуляюсь немного.

– В такую погоду?

– Я люблю дождь, – ответил Кольберг, застегивая просторный синий плащ из поплина.

– Тебе, наверное, мало того, что я уже простужен, – проворчал Мартин Бек.

Мартин Бек и Кольберг были полицейскими. Они работали в государственной комиссии по расследованию убийств. В настоящее время они ничем особенным не занимались и со спокойной душой могли считать себя свободными от выполнения служебных обязанностей.

На улицах города не было видно полицейских. Пожилая женщина возле Центрального вокзала напрасно ожидала, что к ней подойдет патрульный и, с улыбкой отдав честь, поможет перейти на противоположную сторону. Тип, который в этот момент собирался разбить витрину в торговом центре, мог не опасаться, что вой полицейской сирены помешает продолжить начатое дело.

Полиция была занята.

Неделю назад начальник полиции официально заявил, что полиция будет не в состоянии выполнять многие рутинные обязанности, так как должна защищать американского посла от писем и выступлений тех, кому не нравятся Линдон Джонсон[136] и война во Вьетнаме.

Леннарт Кольберг не испытывал симпатии к Линдону Джонсону, и война во Вьетнаме ему тоже не нравилась, зато он любил бродить по городу в дождливую погоду.

В одиннадцать часов вечера дождь продолжал идти, а демонстрацию можно было считать законченной.

Почти в это же самое время в Стокгольме было совершено восемь убийств и одна попытка убийства.

2

«Дождь, – уныло подумал он, глядя в окно автобуса. – Ноябрьская темень и холодный ливень. Предвестники зимы. Скоро выпадет снег».

В эту пору в городе ничто не радовало глаз, а уж об этой улице и говорить было нечего: одни голые деревья и старые кирпичные дома. Уже в процессе застройки выяснилось, что ее неправильно проложили. Она никуда не ведет, никогда никуда не вела и существует лишь как печальное напоминание о начатом когда-то с большим размахом и не доведенном до конца плане расширения города. Здесь нет освещенных витрин и прохожих на тротуарах. Только большие голые деревья и фонари, холодный белый свет которых отражается в лужах и поблескивающих от дождя крышах автомобилей.

Он так долго бродил под дождем, что волосы и брюки у него совершенно промокли. Ледяная, пронизывающая влага стекала по бедрам, затылку и шее. Он чувствовал ее даже между лопатками.

Он расстегнул две верхние пуговицы плаща, засунул руку в карман и коснулся рукоятки пистолета. Она тоже была холодной и влажной.

При этом прикосновении мужчина в синем поплиновом плаще невольно вздрогнул и попытался думать о чем-нибудь другом. Например, о террасе отеля в Андрайче[137], где пять месяцев назад он проводил отпуск. О тяжелой неподвижной жаре, о слепящем солнце над побережьем и рыбацкими лодками, о голубизне неба над горным хребтом на другой стороне залива.

Потом он подумал, что в это время года там, вероятно, тоже идут дожди, а в домах нет центрального отопления – только камины, и что он уже не на той улице, по которой ехал недавно, и что скоро снова придется выйти под дождь.

Он услышал, как сзади кто-то спускается по лестнице, и понял, что это тот человек, который сел в автобус возле универмага «Оленс» на Кларабергсгатан[138] двенадцатью остановками раньше.

«Дождь, – подумал он. – Не люблю дождь. Собственно, даже ненавижу. Интересно, когда меня повысят? И вообще, что я вообще здесь делаю, почему я не дома и не лежу около?..»

Это была его последняя мысль.

Автобус был двухэтажный, красного цвета, с кремовым верхом и серой лакированной крышей. Это был английский «Лейланд Атлантиан», выпущенный специально для введенного в Швеции несколько месяцев назад правостороннего уличного движения[139]. В тот вечер он курсировал по городскому маршруту № 47 – от Бельмансру на Юргордене[140] до автостанции Карлберг и обратно. Сейчас автобус ехал на северо-запад и приближался к конечной остановке на Норра Сташунсгатан, которая находилась всего в нескольких метрах от границы между Стокгольмом и Сольной.

Сольна – это пригород Стокгольма, он является совершенно независимой административной единицей, и граница между ними существует только как линия, проведенная на карте[141].

Красный автобус был большой: одиннадцать метров в длину и четыре с половиной в высоту. К тому же он весил больше пятнадцати тонн. Фары были включены, и оттого он казался теплым и уютным, когда с запотевшими