Мик умчался опять, взлягивая пятнистыми ногами. Дед, усмехаясь, посмотрел ему вслед, а потом — на Симку. Симка набрался решимости и спросил:

— Простите, а… вас как зовут?

— Зовут меня очень даже внушительно. Станислав Львович Краевский. Неплохо, а?

— Ага… то есть да.

Станислав Львович опять улыбался улыбкой Мика. Симка решился еще на вопрос:

— А Мик… он тоже Краевский?

— Нет. Я ведь его дед по матери. А Мик, он — Семенов, по отцу. Не Краевский, конечно, но тоже ничего. Можно утешать себя, что половинка от Семенова-Тян-Шанского… А вы разве не вместе учитесь?

— Нет. Я даже не знаю, где Мик учится. Мы только вчера познакомились… — («Вернее, даже сегодня», — добавил Симка про себя.)

— Тот-то я смотрю, что раньше тебя не встречал. Обычно-то Мик все больше сам по себе крутится, без приятелей. Этакий творец-одиночка…

«Почему творец?» — чуть не спросил Симка, но не успел. Пришел сердитый Мик с ножовкой.

— Еле нашел. Интересно, кто ее засунул за этажерку?

— Полагаю, твой папа. Он помогал мне мастерить полку… Серафим, папа Мика очень обаятельный, но ужасно рассеянный мужчина. Как все настоящие преподаватели истории. Рассеянность помогает им вовремя забывать ненужные исторические факты…

— Ничуть он не рассеянный. Пилу ты сам, наверно, запихал туда и забыл… Может, что-то еще надо принести? Говори.

— Не надо. Хотя… необходима линейка или рулетка. Беги.

— Я догадался. Вот… — Мик со сдержанным торжеством выволок из оттопыренного парусинового кармана складный метр.

— Гениальный ребенок, весь в деда…

Потом Симка опиливал рейки до метровой длины, а Станислав Львович и Мик прибивали их к торцам бревна. Получилось что-то похожее на колодезный ворот.

Пришло время вспомнить о фанере.

— Разбухла небось… — сказал Мик.

Они спустились к ручью и приволокли на двор отяжелевший и скользкий фанерный лист (это была работка!). Станислав Львович обмерил линзу по окружности и сказал, что фанера должна быть шириной метр тридцать, тогда труба получится нужного диаметра. Надо отпиливать. И предупредил:

— Вдоль слоев.

— Поперек-то проще! — заспорил Мик.

— Поперек будем сгибать, это легче. Ты не учи деда сопромату…

Тоже была работка — пилить непослушную тяжелую фанерину. Пилили Мик и Симка, по очереди. Мик ни за что не дал ножовку деду, прикрикнул даже…

Наконец получили нужную ширину. Приколотили к бревну один край. Стали поворачивать в козлах бревно — Симка и Мик на одном рычаге, Станислав Львович на другом. Он оказался прав — поперек слоев размокшую фанеру сгибать было не очень трудно. Помогал и могучий вес бревна.

— Лишь бы не треснула… — выдохнул Мик.

— Я ей тресну… — сказал дед.

Наконец свободный край листа оказался рядом с прибитым. Мик и Симка легли на стык животами, Станислав Львович застучал молотком. И вот накрученная на бревно фанерная труба оказалась крепко сшитой гвоздями. К завтрашнему дню она высохнет и уже не раскрутится, когда снимут с бревна…

Мик отряхнул штаны (видела бы их теперь мама!). Гордо надул живот.

— Мы герои труда…

— Отдыхайте, герои. Я тоже пойду передохну… — Станислав Львович двинулся к дому.

— Дед, не вздумай… — негромко сказал ему в спину Мик.

— Это что за реплики под занавес? — Станислав Львович оглянулся и старательно свел седые брови.

— Я же видел на этажерке за книжками.

— Нечего совать нос… Это ацетон для чистки брюк.

— Будто я не знаю, как пахнет ацетон…

— А как пахнет дедов ремень, знаешь?

— Ха-ха, ты его не носишь…

— До чего вредный субъект! И в кого бы это?

— В тебя.

Станислав Львович сокрушенно покачал головой и, сутулясь, скрылся в доме.

Мик виновато глянул на Симку.

— У него астма. Иногда кашляет так, прямо заходится. Ему ничего нельзя: ни тяжести таскать, ни пить, ни курить. А у него «Беломор» под подушкой и четвертинка в укромном месте. Нет-нет да и присосется… Я уж перепрятывал, а толку-то…

— Может, ему от этого легче… — неловко сказал Симка.

— Может, легче. На пять минут. А потом-то?

— А он… лечится?

— Он говорит: в таком возрасте лечиться — все равно что разглаживать утюгом стиральную доску… Давай правда отдохнем.

Они сели в мясистые лопухи у сарая, привалились к бревенчатой стенке. Здесь была тень, но узкая. Перемазанные глиной, травяным соком и смолой ноги торчали на солнце, их крепко жарило лучами.

— Мик, а у тебя много знакомых ребят? Ну… с которыми ты играешь? — Симка не решился сказать «друзей». И вспомнил еще: «творец-одиночка».

— Целая куча… — спокойно отозвался Мик, глядя перед собой. — И на улице, и в классе… Только…

— Что? — с непонятным опасением спросил Симка.

— Я никому никогда не рассказывал ничего такого . Ни про деда, ни вообще…

Симка благодарно засопел. Подтянул ноги, уперся подбородком в колени. И спрятал благодарное чувство за обыкновенным вопросом:

— Мик, а ты в каком классе? В четвертый перешел?

— Почему? Я в пятый… Ты ведь тоже?

— Да. Но я думал…

— Ну да, я, наверно помладше. Ты в каком месяце родился?

— В феврале.

— А я в октябре. Разница почти год получается, да? Меня сперва не хотели в первый класс брать, потому что не хватало до семи. Но родители уговорили. Я уже в пять лет книжки читал…

— А я в шесть…

— Сим, а о чем та книжка? Которая запрещенная. Ты так и не рассказал про содержание.

— Про одного мальчишку. Он отыскал в старом заборе дверь, за которой оказалась старинная страна с индейцами, он к ним часто убегал. Может, ему это просто казалось, но все равно… по правде… Я… вчера, когда оказался у вашего забора, у щели, мне показалось… вдруг эта дыра вроде такой же двери…

Мик быстро поднял голову. Глянул Симке в лицо заблестевшими ярко-голубыми глазками. Но не успел ничего сказать — раздался треск, похожий на стрельбу. Это появился из калитки дядька с мотоциклом. Он остановился и яростно нажимал на педаль. Мотоцикл заглох. Дядька отчетливо матюгнулся и поволок его на середину двора.

Симка сразу узнал мотоциклиста — это он вчера утром ругался с женой. Ругался погано, не так, как дядя Миша, который любит вступать с тетей Томой в веселые перепалки («Египет тебя налево, старуха, совсем забодала бедного Мишу!»). У этого мужика были руки в татуировках, костистые подбородок и щеки и совсем не подходящий к ним бурый толстый нос пьяницы.