революционного трибунала за неисполнение приказания, а власти Алтайской губернии 23 января постановили спешно направить в Усть-Каменогорск авторитетных партизан для проведения агитации – И. В. Громова, Е. М. Мамонтова, Л. В. Решетникова, поручив им самим выбрать себе помощников[2429].

Но ситуация еще некоторое время грозила выйти из-под контроля. Алтайское оргбюро сообщало в ЦК РКП(б), что Козырь выпустил ряд воззваний, одно из них – против «насаждаемой сверху власти»; также козыревцы арестовали несколько комячеек[2430]. Стоявший в 10 верстах от Усть-Каменогорска, в деревне Согра, 11‐й Северный полк корпуса Козыря образовал ревком из своего состава. Под воздействием агитации со стороны Козыря 14–15 февраля 1920 года этот Согринский ревком собрал толпу крестьян из местных сел с дубьем и призвал их идти на Усть-Каменогорск бить коммунистов. Предотвратить данный поход большевистским властям удалось с немалым трудом[2431]. Врид начальника отделения Особотдела № 6-59 Гришенкин 21 февраля сообщал в Красноярск начальнику Особого отдела ВЧК 5‐й армии К. Сухачёву, что весь 11‐й полк в районе Усть-Каменогорска «с оружием разбежался по домам», не желая вливаться в регулярные войска. Одновременно особисты вели «усиленное следствие» по факту невыполнения плана командования по захвату белого Семипалатинска партизанскими полками[2432], часть которых просто отказалась исполнять приказы, чем осложнила взятие города.

Возникала в тот период партизанская угроза и Семипалатинску как уже советскому губернскому центру. В начале февраля 1920 года произошли волнения в Семипалатинском гарнизоне, который требовал возвращения Козыря и выборности комсостава; почти сразу же два партизанских полка были разоружены, а их командиры арестованы[2433]. Председатель Семипалатинской губЧК В. Ф. Тиунов весной 1920 года с досадой вспоминал о недостаточной лояльности внутренних войск: «…когда партизанские части окружили Семипалатинск и пришлось спросить местные части [ВОХР], что, согласны вы выйти на посты, – так они спрашивают, куда и зачем мы пойдем и с кем мы будем воевать. Это смешно, если части ЧЕКА будут ставить на голосование, стоит идти [защищать власть] или нет»[2434].

Де-факто части 4‐го корпуса Козыря продолжительное время контролировали обширные территории. При этом они отмечали появление и каких-то непонятных шаек «партизан», которых разгоняли «настоящие» повстанцы. Так, Козырь сообщал из Семипалатинска накануне взятия Усть-Каменогорска: «В районе Озёрского и Талицкого поселка разогнана шайка партизан численностью в 500 ч[еловек] при 2‐х взводах китайцев, которые разбежались часть[ю] по направлению Усть-Камен[огорска] и Сергиополь[ской?] жел[езной]-дороги, и грабят крестьянские села [в] Карповской, Митрофаньевской и Тройницкой волостях, куда уже высланы отряды»[2435].

Тем не менее кровавая вакханалия на территориях, контролировавшихся 4‐м корпусом, пусть и без антикоммунистического похода на Усть-Каменогорск, продолжалась много недель подряд. Например, захватив 5 декабря 1919 года один из центров Алтайской губернии – поселок Змеиногорский, Козырь со своей свитой развернули в нем, по оценке советского историка, «разнузданный террор»[2436]. Сообщение Змеиногорского уездного ревкома в аппарат Сибревкома гласило, что с первых дней после ухода белых в уезде «бушевали грабежи, насилия и кровь лилась рекой»[2437]. Так, 23 января 1920 года в селе Шемонаиха Александровской волости партизаны отрубили голову священнику З. Е. Сутормину[2438].

В информационной сводке по Алтайской губернии на 1 февраля 1920 года сообщалось, что организованный 15 января «Змеиногорский уездный ревком застал в городе террор, анархию и беспорядок. После долгих переговоров старый исполком сдал свои дела ревкому. Были приняты строжайшие меры к прекращению бесчинств. Сильно тормозили работу партизаны, не хотевшие подчиняться ревкому, но после длительных разъяснений они успокоились». Обобщающая информация, которая шла наверх, была ослабленной и приукрашенной, из нее обычно следовало, что большевистская власть уверенно наводит порядок. На деле партизаны не успокаивались очень долго. Председатель Змеиногорского ревкома Лейнер 15 января и 20 февраля того же года призывал население прекратить «всякие самосуды, грабежи, насилие, провокации и аресты за личные счета», угрожая виновным трибуналом, но реакции восставших масс на это почти не было[2439].

Согласно докладу Лейнера от 20 марта губернским партийным властям, он «увидел ужасный хаос» и «ужасный террор – мщение белогвардейцам». Партизанский суд Козыря «без всякой определенной системы присуждал к расстрелам и проч., без предварительных следствий…». Лейнер продолжал: «На третий день из стоящей [там] власти партизан кое[-]как власть была сконцентрирована и передана нам – Ревкому. В тюрьмах камеры были переполнены… было много и невинных. При разборе [дел] и разгрузке тюрьмы… на нас были нарекания со стороны партизан. По поводу учета и отобрания захваченной мебели и проч[их] вещей партизанами было большое неудовольство против коммунистических порядков»[2440].

Лишь демонстрация силы, разоружение корпуса Козыря и активная пропаганда со стороны авторитетных партизан-большевиков удержали войска этого очень популярного вожака от прямого бунта. Пресловутый 4‐й корпус удалось расформировать и частично влить в запасные полки РККА. Сам Козырь был вызван 27 января 1920 года в Барнаул и по направлению РВС Восточного фронта в феврале отослан в Москву на лечение и учебу[2441].

Аналогичный кровавый хаос царил в целом ряде уездов. И. Я. Огородников из 1‐го Бийского полка приводил потрясшие даже его факты погромов и убийств в Ойротии в январе 1920 года:

[В селе Алтайском партизаны Галанина] …умели делать белыми некоторых стариков… обманывали [их провокационными разговорами], потом приводили в штаб полка и говорили: вот эти поддерживают белых… <…> Аресты шли чуть не каждый день… все больше по злобе: один другого обозвал или обругал… Некоторых было невозможно отпустить… [ведь] тогда как партизаны посмотрят на меня… Ребятки захотели крови, я им не разрешал убивать людей арестованных, не было тех преступников, которые [совершили жестокие деяния]… граж[данин] Кулагин [был] убит за то, что он предавал партизан… [но обвинения] просто придумывали сами. <…>

Мне говорили, [«]что вы тогда за военком полка, когда не можете разрешить одного человека убить[»]. Я говорю[:] это совершенно дело не наше [—] убивать, на это есть чека, которые специально сидят на этом деле… <…> Собрание разошлось, но Брызгин более настойчиво [говорит:] «разреши[,] мы его отправим в город Бийск»… Я ихнюю затею сразу понял… Поведут и скажут… [что] бежал… Я решил[:] пусть себе успокоятся [убийством], отправляю арестованного Кулагина. Все равно их уже не удержишь. Дождались ночи[,] взяли подводу для арестованного, поехали[,] должно[,] пять всадников, в[о] главе тов. Брызгин как инициатор этой затеи. Брызгин высшей марки был хулиган. <…> Мне некогда было и выходить из помещения, разные сводки разбирал, жалобы тех же партизан… Прибыли с охоты тов. Брызгин с большим торжеством… добывает шашку из ножен… видно[,] что клинок в крови,