и не знала, что она действует не как лекарство, а[,] на оборот[,] развращает[,] объявить ей общественное порицание»[2481].

Рассматривая 8 февраля дело бывшего священника села Фунтиковского Данилова по обвинению в шпионаже и предательстве «активных деятелей соввласти», а также его соучастницы А. Жерновой, трибунал своими вопросами всемерно старался унизить подсудимого. Тот не признавал вины, заявив, что бежал в Барнаул, дабы его не убили. Трибунал учел, что на село за разграбленное имущество Данилова была наложена контрибуция, а сам он «произносил с амвона клевету на советскую власть, говоря, что красногвардейцы заводят в церковь лошадей, забирают ризы [и] перешивают на брюки, кадила привязывают на лошадей вместо колокольчиков и т. п. <…> …Он был действительно предатель и самолично составлял списки [участников восстания], который и был найден у секретаря[,] бежавшего из с[ела] Фунтикова. Это для суда является редкостью»[2482]. Сожительница священника Агафья Жернова «способствовала в передаче народного мнения Данилову[,] а также грозила жителям карами, чем старалась ослабить народную энергию борьбы за власть труда». Судьи дали Данилову 20 лет заключения в тюрьме, Жерновой – пять. В деле сохранилась резолюция, объяснявшая мягкость наказания: «К высшей мере… не был приговор потому, что в это время был приказ Центра прекратить рас[с]трел[ы]»[2483].

А вот убийства врагов, совершаемые бывшими партизанами, если и наказывались, то символически, о чем говорит приговор от 10 февраля в отношении жителей села Малая Сосновка и деревни Шипуновой Бащелакской волости Бийского уезда – Михаила Кузнецова и Тимофея Харлова. Эти бывшие партизаны убили Иванникова, который был помощником сельского старосты, а во время подавления Зиминского восстания имел связь с казаками:

Прийдя из такой жестокой борьбы из Касмалинских боров и увидев своих насильников живыми и слыша, что власти не принимают решительных мер против таких преступников[,] порешили убить сами, что и привели в исполнение. …Подсудимые чистосердечно сознались… и были действительно передовыми бойцами в боях в отряде Колядо со дня первого восстания[2484][,] и [трибунал] учитывает то обстоятельство, что [у них]… накипело неудержимым порывом на душе мести ко всем приверженцам палачей. Кроме всего этого, после ареста Кузнецова и Харлова как партизан конвоиры позволили избить [их] до невозможности [тем лицам], которые[,] безусловно[,] к партизанам были враждебны.

Убийцам отмерили по пять лет, но тут же постановили отдать их «под надзор общества на шесть месяцев, и если Кузнецов и Харлов за это время не исправятся, то приговор привести в исполнение». Всего в феврале 1920 года, судя по сохранившимся приговорам, трибунал 6‐й Горно-степной дивизии отправил в барнаульскую тюрьму шестерых осужденных[2485]. Это была видимость юстиции, призванная прикрыть бушевавшие самосуды.

Ситуация в Алтайской губернии была столь накалена партизанской анархией, что 7 февраля оргбюро РКП(б) в связи с тем, что «в губернии начались грабежи и терроризируется население в некоторых местах», предложило губревкому объявить в регионе чрезвычайное положение[2486]. Одновременно чекисты начали постепенно арестовывать партизан, как видных, так и не очень, а кроме того, старались при помощи агентуры вносить раскол в их ряды.

Как легко было бывшим повстанцам угодить в тюрьму, говорит следующий эпизод. Алтайская губЧК в марте 1920 года заслушала дело партизана Д. З. Икрянникова, обвинявшегося «в нелестном отзыве о коммунистах». Коллегия губЧК признала это преступление доказанным и подлежащим наказанию, «но, принимая во внимание труды его в партизанских отрядах», осудила Дормидонта Икрянникова на три месяца принудработ в концлагере. Тогда же она заслушала дело А. А. Евсенко, обвинявшегося в контрреволюции. Поскольку группа партизан и Рогозинский ревком дали сведения, что Евсенко работал в оружейной мастерской партизан, чекисты освободили «сторонника соввласти» с прекращением дела[2487]. Недаром бывший партизанский главком Ефим Мамонтов в служебной записке на имя председателя Сибревкома И. Н. Смирнова от 6 июля того же года отмечал, что «нет ни одного места заключения в Алтайской губернии, где бы не томились бывшие партизаны и их командиры», следствие против которых тянулось месяцами, и что систематические аресты партизан усилили дезертирство и «бросили в авантюру Плетнёва, Рогова и компанию»[2488]. В ответ Сибревком послал Алтайскому губревкому телеграмму с предложением освободить тех партизан, которые привлечены за незначительные проступки[2489].

Сходные проблемы с анархизмом партизанщины были и в других регионах. Так, Красноярск, освобождавшийся и частями РККА, и партизанами, грабили с удвоенной энергией. Чекисты сообщали, что с захватом города «разразился беспорядок», начались повальные грабежи населения и ночная стрельба. По 1‐й бригаде 30‐й дивизии уже 9 января 1920 года появился приказ с упоминанием массового «позорнейшего» мародерства: «Прекрасно одетый и обутый солдат производит ежедневно смену своего обмундирования. Отмечены частые случаи грабежа беженских эшелонов… Снимание колец, браслетов у женщин. Каждый солдат обзавелся собственной гружен[н]ой имуществом повозкой. Дисциплинированной могучей армии не стало, образовались какие-то сплошные транспорты и обозы. Каждый красноармеец вооружен двумя-тремя револьверами»[2490]. Партизаны здесь вряд ли отставали от регулярной армии.

Военные власти как могли утихомиривали буйных повстанцев. Например, 268‐й стрелковый полк 30‐й дивизии 8 января в волостном селе Погорельском Красноярского уезда обезоружил отряд Томилина в 150 бойцов, не пожелавший влиться в полк, а «изъявивший желание по-прежнему партизанить». Командование 27‐й дивизии 21 февраля издало приказ, в котором сообщалось: «…жизнь в Минусинском уезде не может войти в нормальную колею. Успокоению… в значительной степени препятствуют самовольные обыски и аресты, производимые до сего времени партизанами. Главари партизан пользуются большим авторитетом среди своих войск и могут рассчитывать на поддержку в случае открытого выступления. <…> Отношение к партизанам должно быть осторожное, но твердое…»[2491]

В апреле чекисты сообщали, что в Минусинском уезде до прихода советских войск «…царила созданная партизанами анархия. По селам существовала масса самогоночных заводов и пьянству был полный простор. Уезд был наводнен партизанами[-]дезертирами… которые творили массу безобразий». Щетинкинцы, расквартированные в Бейской волости Минусинского уезда, той весной выражали «явное недовольство, что им не дают грабить», т. е. вести привычный для них образ жизни. Они говорили: «Нас при Колчаке грабили и отбирали все, а нам [то же самое делать] не позволяют»[2492]. Партизаны-минусинцы отбирали у населения лошадей, заставляли делать разные «пожертвования», которые «…сами же безумно расточали. Производили самосуды подчас совершенно невинных людей. Для прекращения этого были сформированы отряды из регулярных частей и отправлены к месту безобразий… отрядами уничтожены сотни самогоночных заводов». Той же весной чекисты арестовали в Минусинске начмилиции Волкова и его помощника Маслова – оба были партизанами[2493].

Тогда же, весной 1920 года, не прекращались бесчинства щетинкинцев в