Тут я обнаружила себя добредшей до винно-водочного отдела районного «Продмага», где на углу одинокой башней высилась красно-металлическая телефонная будка с вечно взломанной и искореженной дверцей. Этот телефон-автомат по замыслу должен был служить для скорейшего вызова наряда милиции во время частенько случавшихся у дверей магазина мужских драк, потому его часто ломали и крушили, но и чинили столь же оперативно. Сама я ни разу не наблюдала, чтобы во время пьяного побоища кто-нибудь рискнул бы пробиться к этой будке с целью позвонить. И вдруг какое-то невидимое препятствие заставило меня остановиться около нее и замереть. Беспокойное сердце снова проявило себя, застучав с неимоверной силой. Эти густые, гулкие, басовые как, наверное, у Царь-колокола, удары гудели-разносились во все вселенски бесконечные уголки моего организма. Опять что-то непрошеное и беспокойное принялось во мне самозванно твориться и зреть, отбирая с таким трудом накопленную энергию решимости.

А что, если позвонить на работу маме? Она наверняка предложит приехать к ней в издательство или же сама отпросится у главного редактора и вернется сегодня домой пораньше. У какого-то развеселого и полупьяного прохожего я спросила который час.

Дядька глупо пошутил и ответил, что сейчас самое начало пятого. Ага, мамочка сегодня должна приехать около восьми, значит, ждать осталось менее четырех часов. Но нет, этого мне нельзя! Как невыносимо запрезирает меня бабуся, когда я наябедничаю на нее маме. Да и чем мама мне поможет? Она все время учится на разных курсах повышения квалификации и большую часть недели возвращается домой, когда я уже сплю. В субботу-воскресенье она пишет конспекты, делает заданные уроки и еще какие-то макеты для подработки. Потом только хуже все станет, ведь я-то все равно останусь с бабушкой.

А вот если позвонить отцу? Может быть, он сейчас рисует в своей мастерской? Может быть, он приедет за мной на своей нездешне красивой, иностранной, серебристо-седой машине и потом сводит в кафе «Сластена» и накупит разных пирожных: трубочку, корзиночку, эклер и рулетик? Вот это было бы здорово!

Я зашла в замусоренную хулиганами, всю изрисованную-исписанную ими же будку, к радости моей, трубку они еще не успели оборвать, и с воодушевлением накрутила номер в мастерскую своего признанного и талантливого папы. Потом долго-долго, пока окончательно не вспотело ухо, слушала меланхолично-протяжные гудки: никого там не было. Так, может, позвонить ему в квартиру на «Киевской»? Все нужные телефоны намертво высекались в моей памяти, совсем как на мемориальных досках, даже папин домашний, хотя я до того никогда отцу домой не звонила и ни разу не пыталась. Ну так что же: позвонить или нет?

Последняя наша с ним встреча состоялась больше года тому назад в мой прошлый день рождения. Всех трех своих дочек в бантиках и нарядных платьицах он повез в «старый» цирк на Цветном бульваре на представление с дрессированными медведями и тиграми. Тогда папа всем нам напокупал неограниченное количество мороженого, конфет и лимонада, а до этого подарил мне чудесные лакированные туфельки бордового цвета, красивые пластмассовые часы с подсветкой и хрустальными бусинками внутри и два альбома по искусству об эпохе Возрождения.

Сама тогдашняя программа мне невероятно понравилась, а таланты зверей просто изумили. А может быть, звери и лучше и умнее людей, но не хотят сразу это показывать? Я искренне начала подозревать, что так и есть в самом деле. Какая-то рядом сидящая худенькая и восторженная тетя из Швеции вдруг громко завосхищалась моей, именно моей, прелестной наружностью, добротой (в малознакомой, но желанной роли старшей сестры я действительно со всей ответственностью заботилась о двух других, совсем маленьких крошках: Кире и Вике) и веселостью.

В перерыве представления она сделала несколько моментальных цветных снимков, а узнав про день рождения, купила мне в подарок плюшевого мишку в кожаном шлеме советского танкиста и красной майке с серпом и молотом. Красивым ровным почерком добрая шведская дама написала мне свои пожелания на оборотной стороне самой лучшей из фотографий сразу на двух языках: английском и шведском. С английского отец сразу же перевел для меня вслух: «Очаровательной, сладкой малышке в день незабываемого представления в Московском цирке с пожеланиями огромной любви, чудесных приключений и великих путешествий от шведской тети Лизы. Пусть в твоей жизни, девочка, всегда светит солнце и поют птицы!» Я была особенно счастлива тем, что восторги шведской путешественницы по моему поводу видел папа. «Вот теперь-то, – сладко думалось мне, – теперь-то уж точно мне удастся завоевать его любовь. Ведь папа сам лично слышал, какая я хорошая!»

Бабушка мне потом сказала, что в жизни мне наверняка предстоит выучить не только английский, но и этот скандинавский. Она прямо как в воду глядела, откуда только все знала наперед…

Тут мой указательный палец начал наливаться неимоверной тяжестью. Оказывается, я уже вращала металлический диск телефонного аппарата и даже успела набрать несколько цифр. Внезапно в висках застреляли пороховые искры тогдашних прощальных слов отца.

Уже подъезжая к моему дому, он отчего-то остановил машину немного загодя и, опуская крупные веки совсем низко на глаза, медленно заговорил: «Ты знаешь, милая наша Вероника, ты хорошая девочка, но, пожалуй, в деле твоего воспитания и жизни мне правильнее всего самоустраниться. В данном случае действительно лучше ребенку не мешать, тем более что и твои родные хотят того же. Ты скоро вырастешь, выйдешь замуж, сменишь фамилию и перестанешь быть Селезневой… Нет, ничего у нас с тобой по жизни не получится; а так только еще больше гневить разъяренных хищников, цирк им устраивать!» А потом «талантливый и подающий большие надежды молодой художник Олег Игоревич Селезнев», как о нем говорили в недавней радиопрограмме, с глубокой нежностью во взоре посмотрел на двух других, уснувших на заднем сиденье от впечатлений дня, совсем маленьких дочек шести и четырех лет, поцеловал меня в лоб и высадил из автомобиля. Тогда я еще ничего не почувствовала, а весело выпорхнула из машины, радостно помахала ему рукой и, крепко прижимая к груди медведя и разноцветный заграничный пакет с подарками, ринулась домой поскорее показать маме и бабушке все свое чудесное новообретенное имущество.

Уже позже мне стало казаться, что с того самого дня отец окончательно стал избегать встреч со мной. По правде говоря, мама сама несколько раз звонила ему, и они о чем-то долго спорили. Нет, отцу я тоже совсем не нужна, мне остается только кладбище!

Дурацкий телефонный живоглот-автомат наотрез отказался выплюнуть назад мои две копейки, хотя я никому так и не дозвонилась.

А, ладно, попрошу у кого-нибудь лишнюю копеечку, чтобы войти в метро, а на трамвае прокачусь за так, хотя в принципе там можно и пешком дойти до Крестовского моста.

У метро я высмотрела одетого в дорогой костюм, с шелковым галстуком на шее мужчину, только что купившего роскошный букет роз, у него и попросила копеечку, которой якобы не хватило на стакан газировки. Мужчина лет тридцати пяти – сорока с загорелым, почти коричневым лицом внимательно посмотрел на меня, улыбнулся добрыми ярко-серыми глазами с веером разбегающимися под ними мелкими веселыми и светлыми морщинками и дал целый рубль.