из магазина Робино. Во время одной из таких встреч Полина поведала ей, что собирается замуж за своего любовника, но все еще колеблется: в «Дамском Счастье» не любили замужних продавщиц. Эта новость удивила Денизу, она не решилась давать советы подруге. Однажды Коломбан остановил ее у фонтана, чтобы поговорить о Кларе, но как раз в этот момент та появилась на площади, и девушка сбежала, бросив незадачливого влюбленного, который умолял ее разузнать у бывшей товарки, не пойдет ли она за него замуж. Что же это творилось со всеми ними? И к чему так мучиться? Сама Дениза никого не любила и почитала это за везение.

– Знаете новость? – спросил однажды вечером старик, когда она вернулась домой.

– Нет, господин Бурра.

– Ну так вот: эти негодяи купили особняк Дювийяра… И значит, обложили меня со всех сторон!

Он гневно размахивал своими жилистыми ручищами, его седая грива стояла дыбом.

– Очередная грязная махинация, ничего не понять! – продолжал он. – Этот особняк вроде бы принадлежал банку «Ипотечный кредит», где президентом барон Хартман, вот он и запродал его нашему знаменитому Муре… Теперь уж они подступились ко мне вплотную – слева, справа и сзади – и держат в руках так же крепко, как я сейчас держу этот набалдашник!

Бурра не ошибся – договор о продаже был подписан еще накануне. Теперь лачуга старика, зажатая между «Дамским Счастьем» и особняком Дювийяра, словно ласточкино гнездо в расселине стены, выглядела обреченной: стоит магазину завладеть новым зданием, как ей придет конец; и этот день настал: всемогущий колосс, обложивший хлипкое строение с трех сторон, почти скрыл его за грудами своих товаров, угрожая поглотить, распылить без остатка одним только своим мощным дыханием. Бурра явственно ощущал эту железную хватку, от которой трещали стены его лавчонки. Ему уже чудилось, что она съеживается, что он и сам вот-вот будет раздавлен вместе со своими зонтами и тростями, так грозно рокотал теперь этот безжалостный механизм.

– Слышите? – кричал он Денизе. – Шум такой, будто они грызут стены! И всюду, сверху донизу, что на чердаке, что в погребе, слышно, как они крушат штукатурку… Но я не сдамся, я не позволю им раздавить себя, как букашку. Останусь тут до конца, даже если они разобьют мне крышу и дождь будет заливать мою постель!

Именно в эти дни Муре прислал Бурра новое предложение: он был готов выплатить старику за его лавку и аренду дома пятьдесят тысяч франков. Но эта цифра только усугубила ярость старика. Он с бранью отверг предложенные условия: видать, эти прохвосты так нажились на своей торговле, что готовы выложить пятьдесят тысяч за лачугу, которая не стоит и десяти! И Бурра оборонял ее так же яростно, как стыдливая девушка защищает свою честь, – просто из уважения к самому себе.

В следующие две недели Бурра был чем-то крайне озабочен. Дениза видела, как он лихорадочно метался по дому, измерял стены и оценивающе, с видом архитектора, разглядывал его со стороны улицы. Затем, в одно прекрасное утро, явились рабочие, и началась яростная битва. Старику пришла в голову безумная мысль – сразиться с «Дамским Счастьем» на его поле, иными словами, превзойти его в современной роскоши оформления. Теперь покупательницы, уже давно корившие его за мрачный вид лавки, несомненно, вернутся, когда увидят яркий новый фасад. Сначала маляры заделали трещины на передней стене, затем перекрасили витринные рамы в светло-зеленый цвет; более того, Бурра приказал даже позолотить буквы вывески. Три тысячи франков, которые старик бережно хранил как свое последнее достояние, полностью ушли на эту причуду. Весь квартал был взбудоражен до крайности; люди приходили поглазеть на этого чудака в новом роскошном обрамлении, и старик, окончательно потерявший голову, никак не мог прийти в себя. Он выглядел незваным гостем в этом сияющем интерьере, в стенах нежных пастельных тонов, где были так неуместны его вздыбленные космы и дремучая борода. Прохожие удивленно наблюдали с противоположного тротуара, как он бурно жестикулирует или мастерит набалдашники. А старик, в своем лихорадочном экстазе, боялся прикасаться к стенам, чтобы не запачкать их, и все глубже уходил в трясину этой роскошной коммерции, в которой ровно ничего не смыслил.

Отныне Бурра, как и Робино, вел войну с «Дамским Счастьем». Старик заявил о своем изобретении – это был зонт годé, который впоследствии стал очень модным. В «Дамском Счастье» эту новинку немедленно переняли и усовершенствовали. И началась борьба за расценки. У Бурра такой зонт стоил один франк девяносто пять сантимов; это была новая модель, так называемая zanella[29], со стальными спицами, которой, как гласила этикетка, «сносу не будет». Бурра решил побить конкурента своим оружием, то есть самыми разнообразными ручками зонтов – из бамбука, кизилового или оливкового дерева, мирта, тростника. А «Дамское Счастье», пренебрегая «художествами», делало упор на ткань, расхваливая свои альпакá и ангору, саржу и тафту. В результате победа осталась за магазином, а старик горестно твердил, что искусство погибло; теперь ему только и осталось, что вырезать ручки для зонтов ради чистого удовольствия, без всякой надежды продать свои изделия.

– Сам виноват! – кричал он. – Не нужно было торговать этой дрянью за один франк девяносто пять!.. Вот к чему приводят дурацкие новые веянья! Какая глупость – следовать примеру этих бандитов; что ж, если я разорюсь, так мне и надо!

Июль выдался необычайно жарким, и Денизе нечем было дышать в ее тесной каморке под крышей. Поэтому, едва вернувшись из магазина, девушка забирала Пепе у Бурра и, вместо того чтобы идти к себе наверх, вела его в Тюильри, где можно было наслаждаться свежим воздухом вплоть до закрытия сада. Однажды вечером они шли к каштановой аллее, и вдруг Дениза остановилась как вкопанная: им навстречу шагал мужчина, которого она приняла за Ютена. Но миг спустя у девушки заколотилось сердце: это был Муре, который поужинал на левом берегу Сены и теперь спешил к госпоже Дефорж. Дениза резко метнулась в сторону, чтобы избежать встречи, но этим и привлекла его внимание, он взглянул на нее. И узнал, хотя уже темнело.

– Это вы, мадемуазель?!

Дениза молчала, растерявшись оттого, что он снизошел до нее и остановился. А Муре с улыбкой глядел на девушку, стараясь скрыть неловкость под маской любезного покровителя.

– Вы, значит, остались в Париже?

– Да, господин Муре, – ответила девушка после паузы.

Она медленно отошла к деревьям на обочине, давая понять, что хочет попрощаться и продолжить свою прогулку. Однако Муре тоже умерил шаг, приноровляясь к ее походке; так они и шли бок о бок под темными кронами рослых каштанов.

– Это ведь ваш брат, не так ли? – спросил Муре, взглянув на Пепе.

– Да, господин Муре, – повторила девушка.

Она покраснела, вспомнив о гнусных обвинениях Маргариты и Клары, и Муре, без сомнения поняв причину ее замешательства, поспешил добавить:

– Послушайте, мадемуазель, я должен принести вам свои извинения… О, мне давно хотелось сказать вам, что я горько сожалею о допущенной ошибке. Вас несправедливо обвинили в легкомыслии… Прошлого, конечно, уже не исправить, но я хочу заверить вас, что теперь все в магазине знают, как нежно вы заботитесь о своих братьях…

И он продолжал говорить, так вежливо и почтительно, как никогда не разговаривал с продавщицами в «Дамском Счастье». Это только усилило смятение Денизы, хотя ее сердце переполняла радость. Значит, ему известно, что она никому не принадлежала! Теперь они оба молчали. Он шел рядом, приноравливая свою походку к коротким шажкам ребенка. Здесь, под темными раскидистыми кронами деревьев, отдаленный гул Парижа был почти не слышен.

– Я могу предложить вам только одно, мадемуазель, – продолжал Муре. – Если вы пожелаете вернуться к нам…

Но девушка торопливо прервала его, не дав договорить:

– Господин Муре, это невозможно… Я вам очень благодарна, но у меня есть работа в другом месте.

Муре это знал, ему недавно доложили, что она служит у Робино. И он спокойно и ласково, как с равной, заговорил с девушкой о ее теперешнем хозяине – по его мнению, умном и способном, но слишком нетерпеливом.