А неумелый садовод.

После революции, став теоретиком имажинизма, Шершеневич — в силу «положения» — пытался всячески «дезавуировать» очевидное влияние на него гумилевской поэзии, причем эти выпады напоминают скорее истерическую попытку «самоубеждения»: «Неужели он еще не блеснет? Ведь недавно он был воистину лучшим среди старшего поколения? Может быть, это только секундная слабость, и завтра снова загорится звезда «поэта странствий». Мы верим в это, но разумом мы знаем, что этого не будет» (Г. Гальский [Шершеневич В. Г.] Панихида по Гумилеву // Русский путь. С. 463). Остается добавить, что данное извлечение — из рецензии Шершеневича на... «Костер».

Стр. 100–104. — О «немецкой» версии трактовки блоковского творчества у Гумилева см. комментарии к № 39 наст. тома. Как иллюстрацию к словам Гумилева можно привести следующее ст-ние:

Один в полях среди несжатых нив,

Слежу меж звезд венец небесных лилий,

Приемлю тихий всплеск небесных крылий,

Из бледных рук фиалки уронив.

О смерть! Тебя, твой черный плащ развив,

Архангелы на землю уронили

И я, обвеян светом лунной пыли,

Приход твой жду, смиренно-терпелив.

Покорно грудь простором милым дышит

И синий ветер мой наряд колышет.

Как от шипов чело Христа в крови —

Моя душа изрыта мукой лютой.

О смерть! Моя сестра! Благослови

И благостным плащом меня окутай.

61

Гиперборей. 1913. № 5 (подписано «Н. Г.»).

СС IV, ЗС, ПРП 1990, СС IV (Р-т), Соч III, Изб (Вече), Лекманов.

Дат.: февраль 1913 г. — по времени публикации.

Перевод на англ. яз. — Lapeza.

Стр. 1–3. — Авторами второго «сборника футуристических рисунков и стихов» «Садок судей» (1913) были Б. Лившиц («Акростих А. В. Вертер-Жуковой», «Форли», «Соседи», «Сентябрь», «Бык», «Степь»), В. Хлебников («Гибель Атлантиды», «Перевертень», «Помирал морен, моримый морицей...», «Мария Вечора», «Ховун», «Сутемки, сувечер...», «Шаман и Венера», «Крымское»), Давид Бурлюк («О бродниках», «опусы» №№ 27–40), Николай Бурлюк («Сбежавшие музы», «Полунощный огонь», «Наездница», «Я»), В. Маяковский («В шатрах истертых масок цвел где...» [«Уличное»], «Отплытие» [«Порт»]), А. Крученых («Мятежь по снегу»), Е. Гуро (из цикла «Небесные верблюжата», «Нежный дурак», «Дача с призраками»), Екатерина Низен («Пятна», «Хочу умереть», «В цветы полевые одета...»). Историю этого издания — и разбор вошедшего в него манифеста, в котором, между прочим, говорится о разбивке оков метра и порождении «мифа» на основе слова — см. в кн.: Markov V. Russian Futurism: A History. London, 1969. P. 51–56. Стр. 9–10. — Единственное упоминание о Маяковском в критическом наследии Гумилева. Полагая его творчество «антипоэзией» (см. комментарии к № 30 наст. тома), Гумилев видел в нем, безусловно, «великого антипоэта»: «...Гумилев предупреждал нас: “Если читатель говорит: «Я люблю Пушкина», — не верьте ему, это чаще всего значит, что он не любит и не понимает поэзии. А помнит только сентиментальной памятью то, что когда-то учил в гимназии. Любит Пушкина из ретроградности, из реакционности. Эти «любители Пушкина», браня Бальмонтов, Брюсовых «и прочих Маяковских», прикрывают свое непонимание, как щитом, вечным «Пушкин так не писал». На что я спрашиваю их: «А вы можете представить, как бы писал Пушкин в 1920 году? Признаюсь, я не могу. Зато прекрасно представляю себе, как вы, если бы жили во времена Пушкина, возмущались бы его стихами. Не меньше, чем «всякими Маяковскими» сейчас», и пояснял: «По-настоящему любят Пушкина только пушкинисты и поэты. Остальные притворяются»”» (Одоевцева И. В. О любви к Пушкину // Русская мысль (Париж) 17 марта 1962); «Очень религиозный, он не пропускал ни одной церкви, чтобы не перекреститься, и считал, что подлинный поэт вообще не может быть неверующим, допуская, впрочем, религию отрицательную: борьбу с Божеством; таковую он видел в произведениях Маяковского» (Лурье Вера. Маленькая столовая напротив кухни // Дни (Берлин). 17 июня 1923) (см.: ПРП 1990. С. 327).

Это признание Маяковского «подлинным поэтом», впрочем, не мешало Гумилеву истово «искоренять» в «Цехе поэтов» все «маяковское». Заслуживает доверия свидетельство Г. В. Адамовича, рассказывающего об истории «второго» «Цеха поэтов» (1916–1917 гг.): «Гумилев возмутился, когда узнал, что кто-то внес предложение о приглашении Маяковского» (Новый журнал (Нью-Йорк). 1988. № 172–173. С. 569). С другой стороны, Маяковский высказывался о «буржуазной поэзии» также весьма определенно:

Это вам —

прикрывшиеся листиками мистики,

лбы морщинками изрыв —

футуристики, имажинистики, акмеистики,

запутавшиеся в паутинках рифм...

говорю вам —

пока вас прикладами не прогнали:

Бросьте!

(«Приказ № 2 по армии искусств»), —

и точно так же, как и «акмеистик»-Гумилев, сверх всех «идейных установок» не мог не признать величие своего противника: «В этот приезд в Москву (1–3 ноября 1920 г. — Ред.) Николай Степанович читал стихи во многих литературных организациях (Союз писателей, поэтов, литературные кафе и прочее). В большой аудитории Политехнического Музея по случаю холода он читал в дохе <...>. Во время чтения «Трамвая» в верхней боковой двери показался Маяковский с дамой. Он прислушался, подался вперед и так замер до конца стихотворения» (воспоминания С. М. Богомазова — см.: Жизнь Николая Гумилева. С. 257). По другим свидетельствам, в артистической Политехнического Музея Маяковский подошел к Гумилеву. Тот сказал ему: «Я сегодня не в голосе и скверно читал свои стихи». Маяковский возразил: «Неправда! И стихи прекрасные, особенно о цыганах, и читали прекрасно» (см.: Вильмонт Н. О Борисе Пастернаке. М., 1989. С. 216). Стр. 10–11. — Гуро Елена Генриховна (1877–1913) — поэтесса и художница. Дочь секретаря штаба Петербургского военного округа, генерал-лейтенанта Г. С. Гуро, внучка педагога и литератора М. Б. Чистякова, ученица Л. С. Бакста и М. В. Добужинского. Е. Г. Гуро и ее муж, художник и музыкант М. В. Матюшин, были одними из организаторов петербургского общества художников «Союз молодых», куда скоро были приглашены москвичи из группы «Гилея», в т. ч. В. В. Маяковский и А. В. Крученых. Однако, являясь одним из деятельных организаторов «кубофутуристической» группы, сама Гуро — ни как живописец, ни как литератор — не разделяла радикализма их «авангардистских» установок, выступая скорее как «импрессионист». Скоропостижная смерть не дала в полной мере раскрыться (и определиться) ее таланту. Стр. 11–12. — О Б. К. Лившице см. № 30 наст. тома и комментарии к нему. Стр. 12–13. — О Велимире Хлебникове см. №№ 30, 63 наст. тома и комментарии к ним. Бурлюк Николай Давидович (1890–1920?) —