Проще найти ответ на другой (хотя и более трудный) вопрос: почему Наполеон «принял самое невероятное из всех возможных решений: доверить свою судьбу самому беспощадному своему врагу - Англии»[1833]. Д. Вильпен верно заметил, что это его решение, «отчасти вынужденное, рождено также собственными долгими размышлениями»; он еще в 1814 г. так говорил А. Коленкуру о возможных вариантах своего добровольного изгнания: «В Австрию - никогда; австрийцы ранили меня в самое сердце, отняв у меня жену и сына. Уехать в Россию - значит предаться одному человеку. Уехав в Англию, я бы по крайней мере отдал себя в руки нации»[1834]. В разговоре с генералом Г. Гурго 13 июля Наполеон признался, что «ему приходила мысль подплыть к английской эскадре и крикнуть: “Подобно Фемистоклу, не желая способствовать страданиям моей родины, я прошу у вас убежища”, но что он не мог на это решиться»[1835]. Не мог до 13-го, а вот 13 июля все-таки решился.

Пример Фемистокла - знаменитого государственного деятеля и полководца античности, который подчинил интересам государства олигархию в Афинах, обеспечил победу над персами в исторической битве при Саламине (480 г. до н. э.), но затем был изгнан олигархами из Афин и запросил убежища у главного своего врага, персидского царя Артаксеркса I, а тот принял его с почетом, - этот пример Наполеон считал как нельзя более соответствующим для него, великого императора, приговоренного к изгнанию олигархическими верхами против воли собственного народа. Согласимся с Д. Вильпеном: «Сдаваясь на милость победителю, Наполеон проявляет величие. Он полагает, что есть определенное благородство в том, чтобы довериться извечному врагу Франции»[1836].

Итак, 13 июля 1815 г. Наполеон пишет следующее, навсегда запечатлевшееся в истории, письмо принцу-регенту Англии, будущему (с 1820 г.) королю Георгу IV, который фактически правил страной с 1811 г., ввиду умопомешательства его отца Георга III: «Ваше Королевское Высочество! Став жертвой борьбы партий, расколовших мою страну, и жертвой ненависти великих держав Европы, я завершил свою политическую карьеру и, как Фемистокл, ищу приют у английского народа. Отдаю себя под защиту его законов, которую прошу у Вашего Королевского Высочества как самого могущественного, самого непреклонного и самого великодушного из всех моих противников»[1837].

14 июля генерал Гурго и граф Лас-Каз (он, кстати, знал английский язык) поднялись на борт «Беллерофона» с письмом, которое Наполеон адресовал принцу-регенту. Они вручили копию письма капитану судна Фредерику Мэтленду и уведомили его о том, что император готов прибыть на его корабль завтра. По словам Лас-Каза, Мэтленд при этом заявил: «...нет никаких сомнений в том, что Наполеон найдет в Англии все те знаки уважения и то обхождение, на которые он мог рассчитывать»[1838]. Генерал Гурго сообщил Мэтленду, что он имеет поручение от императора доставить оригинал его письма в Лондон лично принцу-регенту. Мэтленд не возражал.

В тот же день Гурго отплыл из Рошфора в Лондон на английском корвете «Слэни», а на следующее утро, 15-го, французский бриг «Ястреб», под белым флагом перемирия, принял императора на борт и доставил его к «Беллерофону». Очевидец этого (трагического не только в биографии Наполеона, но и в истории Франции и всей Европы) момента Л. - Ж. Маршан вспоминал: «Лица всех французских моряков выражали глубокую скорбь, и, когда британская военная шлюпка приблизилась к бригу, чтобы забрать императора, можно было слышать самые душераздирающие возгласы: французские офицеры и матросы с отчаянием в душе наблюдали за тем, как его Величество вручает свою судьбу великодушию нации, чье вероломство им было известно . Крики “Да здравствует император!” вперемежку с громкими рыданиями сопровождали императора до тех пор, пока он не прибыл на “Беллерофон”. Отчаяние французских моряков было столь велико, что некоторые из них рвали на себе волосы, а другие в ярости сбросили с себя шляпы и топтали их ногами»[1839].

Прежде чем перейти с французского брига в английскую шлюпку, Наполеон долго всматривался в лица французских моряков и вслушивался в их голоса, сняв свою легендарную треуголку. «Волнение перехватывает ему горло, и он вдруг нагибается к морю. Трижды он зачерпывает в руку немного воды и, не говоря ни слова, обрызгивает ею корпус французского корабля»[1840].

Когда император и его свита (все, кто приехал с ним из Мальмезона в Рошфор, кроме генерала Беккера) поднялись на верхнюю палубу «Беллерофона», капитан Мэтленд распорядился препроводить каждого в заранее приготовленные каюты. Теперь капитан «Беллерофона», а заодно с ним все капитаны и адмиралы, лорды и пэры, епископы и архиепископы Англии могли радостно потирать руки: «Самый могучий, упорный и грозный враг, какого Англия имела за все свое историческое существование, был в ее руках»[1841].

Когда «Беллерофон» снялся с якоря, Наполеон вышел на палубу и некоторое время, пока к нему не присоединились сопровождавшие его лица, оставался один, глядя на удалявшиеся контуры французского берега в глубоком раздумье. Вероятно, в тот час он думал о возможных превратностях своего убежища в Англии и, конечно же, прощался (навсегда ли?) с Францией. Не знал он тогда, что уже не увидит не только любимую Францию, но и враждебную Англию, и что вернется он на землю отечества лишь прахом через 19 лет после смерти.

Итак, утром 15 июля фрегат «Беллерофон» с императором Наполеоном и его свитой на борту отбыл из Рошфора, держа курс к английским берегам. 24-го фрегат бросил якорь в порту Торбей на юго-западном побережье Англии (чуть восточнее Плимута), и здесь Наполеон узнал, что британское адмиралтейство запретило генералу Гурго высадку на берег Англии и вообще любую связь с берегом. Капитан корвета «Слэни» заявил генералу, что он, капитан, сам передаст письмо Наполеона принцу-регенту, и «как генерал ни протестовал, он ничего не добился»[1842].