Но папа слишком долго требовал обратного, чтобы в одну минуту повернуть вспять запущенный им же самим маховик созыва Собора. Императоры без труда доказали папе, что такие вопросы традиционно рассматривались соборно, и сейчас нет никаких оснований для исключений из правила. Тогда понтифик потребовал, чтобы Собор был созван в Италии, но императоры и на этот раз воспротивились: «Позор произошел на Востоке, на Востоке же он будет и изглажен». Конечно, цари не оставались столь наивными, чтобы не понимать, насколько Собор в Италии, который контролировать было бы очень трудно, мог окончательно развалить Церковь, если невозможно будет обеспечить единомыслие епископов. Они хотели руководить Собором – желание тем более обоснованное, что повсеместно мир в Церкви в ту минуту связывали все же не с именем папы св. Льва, а с императорами. Авторитет понтифика был, безусловно, высок. Но на Востоке многие полагали, что его «Томос» противоречит учению св. Кирилла Александрийского и Примирительному исповеданию 433 г., и потому желали обсудить обе богословских позиции. Как следствие, невольно папа оказался заинтересованной стороной, а императоры, напротив, нейтральной и не давали повода упрекнуть себя в неправославии.

Делать нечего – папа согласился и с этим условием, взамен потребовав личного присутствия императора на Соборе, председательского места для своих легатов (сам понтифик уже традиционно не собирался посещать соборных заседаний), оглашения своего «Томоса», как образца веры, и, наконец, исключения Диоскора из состава участников Вселенского собрания. Это была открытая месть за унижения папы, но императоры сепаратно договорились с понтификом и в принципе выполнили, хотя и не так, как в деталях хотелось Римскому епископу, данное ему обещание[930].

В переписке сторон и размышлениях правителей мира и Церкви прошло время, и вот, наконец, согласовав с папой все детали, 17 мая 451 г. император своей грамотой повелел созвать Вселенский Собор на 1 сентября того же года. Выбор места проведения пал на Никею, с которой у православных были связаны воспоминания о Вселенской богословской победе Церкви над страшной ересью Ария. За быстрыми летними месяцами прошло время приготовлений, и с приближением сентября дороги, ведущие в Никею, покрылись множеством народа и повозок. Император, желая услышать всю Вселенскую Церковь, распорядился митрополитам взять с собой столько епископов, сколько им понадобится, и сотни архиереев вместе со свитой, любопытствующими мирянами и монахами, горячими приверженцами Диоскора и Евтихия, заполнили собой тот город, где некогда впервые состоялся Вселенский Собор.

Но в назначенное время царь не смог открыть Собор, как того желал он сам и папа св. Лев Великий. Солдат прежде всего, он во главе римской армии в это время был вынужден находиться у берегов Дуная, чтобы отбить возможные атаки гуннов на Фракию и Константинополь – разбитые Аэцием на Каталаунских полях, они все еще были очень опасны. В ответ на жалобы прибывших участников о задержке заседаний император приказал всем епископам и приглашенным гостям Собора переехать в Халкидон, отделенный от Константинополя только Босфором[931]. Здесь ему было гораздо легче руководить работой Собора, не отдаляясь от армии, чем в том случае, когда заседания начались бы в Никее. В Халкидоне, в первых числах октября 451 г., в просторном зале храма Святой Евфимии и начал свою работу самый великий из всех Вселенских Соборов.

Уже количество приглашенных епископов поражает воображение – всего по ходу Собора в его заседаниях принимало участие более 600 епископов; в письме Собора к папе св. Льву насчитывается 520 подписей, но, очевидно, это далеко не все участники. Примечательно, что, как и раньше, из всех Отцов Халкидона всего 7 епископов представляли Запад, остальные были с Востока. Не желая продолжать дурные традиции прежних собраний 431 и 449 гг., св. Маркиан проигнорировал мнение папы предоставить римским легатам место председателей, и на время своего вынужденного отсутствия поставил Собор под контроль 17 высших сановников Империи. В их обязанности входило обеспечение порядка заседаний и объективное рассмотрение догматических разногласий. Общее руководство заседаниями было возложено, к вящему неудовольствию Рима, на архиепископа Константинопольского Анатолия. Обеспечить работу и верность записи происходящих на нем событий должны были нотарии, которых привлекли в большом количестве.

Заметим, что Халкидонский Собор интересен не только своими богословскими прениями и великолепным оросом. Он богат и многими «подводными» событиями, на которые необходимо обратить внимание. Здесь впервые со всей очевидностью столкнулись два видения Вселенской Церкви и два понимания статуса и роли Вселенского Собора.

В частности, как только 8 октября открылось первое заседание, епископ Пасхазин – легат Римского папы недвусмысленно заявил: «Блаженнейший и апостольский епископ города Рима, глава всех Церквей (выделено мной. – А. В.), дал нам повеление…»[932] Едва ли восточные епископы не заметили этого словесного оборота, и маловероятно, что они не приняли его к решительному сведению, приведшему на последнем заседании к открытому и затяжному скандалу. Но в этот момент они никак внешне не отреагировали на эти слова – были более важные дела, с которыми предстояло разобраться. Конечно, авторитет папы св. Льва Великого был чрезвычайно высок, и его легаты, включая пресвитера Бонифация, заняли почетное место над остальными епископами Собора. Но этот авторитет все же был далеко не безальтернативен и не безусловен.

Епископ Пасхазин первым делом, исходя из договоренности с императором, потребовал изгнать Диоскора из членов Собора, как низверженного папой. Наверное, он действовал в полном убеждении, что сказанное папой имеет силу закона, тем более что легат наверняка был предупрежден о наличии договоренности на этот счет св. Льва и императора св. Маркиана. Но одно дело – договоренности по существу вопроса, и другое – его техническое оформление. Сановники попросили легатов сформулировать причину и обоснование их просьбы – те несколько замешкались, не понимая, что происходит. Наконец, сошлись на том, что в отношении Диоскора имеет место обвинение, и поэтому он, как подсудимый, не может быть членом Собора.

Сановники св. Маркиана усадили Диоскора посредине зала, как обвиняемого, и предоставили слово Евсевию Дорилейскому, старому оппоненту Евтихия, который сейчас обвинил Александрийского папу в оскорблении веры, убийстве св. Флавиана и неправедном суде[933]. Зачитали акты «Разбойного собора», затем исследовали и акты Константинопольского собора 448 г. Надо сказать, Диоскор держался твердо и мужественно. Когда его стали упрекать в произведенных на «Разбойном соборе» насилиях, что он силой заставлял епископов (многие из которых присутствовали и на том Соборе, и здесь) подписываться на чистых листах, он, усмехаясь, сказал: «Ах, бедненькие, они боялись! Это христиане-то боялись! О, святые мученики, так ли вы поступали?!» На упреки о потворстве Евтихию Диоскор прямо ответил, что он печется не о человеке, а о вере кафолической. В чем же его вина?