воплощает угрозу. Потому нация в процессе становления, естественно, сулит угрозу себе самой и всем остальным. Безусловно, я не намерен притворяться пророком или смехотворным советчиком, да и советовать тут, в общем-то, незачем. Факты не бывают благоприятными или неблагоприятными; они просто вызывают любопытство. А самое интересное то, что у этой детской, порывистой, «наивной» Америки психология, пожалуй, сложнее, чем у любого иного народа.

XXIII. Сновидческий мир Индии[613]

981 Первое впечатление о стране очень часто похоже на первую встречу с человеком: ваше впечатление может быть неточным, даже вовсе неправильным во многих отношениях, но вы, скорее всего, уловите некие признаки или черты, которые наверняка позже затмит более точное впечатление после второй или третьей встречи. Читатель допустит серьезную ошибку, приняв любые мои утверждения об Индии за евангельскую истину. Вообразите человека, впервые в жизни приехавшего в Европу; он проводит около шести-семи недель, путешествуя из Лиссабона в Москву и из Норвегии в Сицилию, не понимает ни одного европейского языка, кроме английского, и имеет самое поверхностное представление о европейских народах, их истории и реальной жизни. Чего от него ждать, кроме слегка бредовой фантасмагории мимолетных впечатлений, сиюминутных эмоций и поспешных суждений? Боюсь, у него мало шансов избежать обвинения в полной некомпетентности и неразумности. Сам я оказываюсь приблизительно в том же положении, осмеливаясь говорить об Индии. Мне подсказывают, что у меня есть оправдание: как психолог, я должен видеть больше других – по крайней мере, подмечать подробности, которые ускользают от остальных. Не знаю, насколько это верно; пусть судит читатель.

982 Плоская гладь Бомбея и невысокие темно-зеленые холмы, почти внезапно вырастающие над горизонтом, создают ощущение бескрайности континента позади города. Это впечатление объясняет мою первую реакцию после высадки с парохода: я взял машину и уехал за город, в сельскую местность. Стало гораздо лучше – меня окружали желтая трава, пыльные поля, туземные хижины, огромные причудливые баньяны с темно-зеленой листвой, чахлые пальмировые пальмы, лишенные жизненных соков (эти соки собирают в бутыли ближе к верху деревьев и гонят пальмовое вино, которое я так и не попробовал), истощенный скот, тонконогие мужчины, пестрые сари женщин, все лениво торопятся или торопливо ленятся (alle in müßiger eile oder eiliger Muße), и им нет нужды объясняться или объяснять, потому что они именно таковы, каковыми им надлежит быть. Равнодушные, бесстрастные – я единственный среди них не принадлежал Индии. Мы миновали полосу джунглей возле голубого озера. Резко затормозили, и я было решил, что мы переехали затаившегося в засаде тигра, но вместо этого мы очутились на каких-то местных киносъемках: что-то предположительно должно было случиться с белокожей девушкой, наряженной сбежавшей из цирка dompteuse[614]. Камеры, мегафон и возбужденные мужчины в рубашках с закатанными рукавами – шок был настолько велик, что нога шофера будто сама по себе надавила на педаль газа. Лишь тогда я ощутил, что могу вернуться в город, которого еще толком не видел.

983 Англо-индийский стиль архитектуры последних пятидесяти лет не интересен, но придает Бомбею своеобразность: ощущение такое, будто вы все это уже где-то видели. Дело тут, скорее, в «английском характере» города, чем в самой Индии. Нужно, конечно, сделать исключение для «Ворот Индии»[615], этого огромного сооружения в начале королевской дороги в Дели. В каком-то смысле оно воспроизводит великолепие «Врат Победы», построенных Акбаром Великим в Фатехпур-Сикри[616], городе, быстро покинутом и ныне лежащем в руинах: красный песчаник сверкает на индийском солнце, так было встарь и будет впредь, словно волна разбилась о берег времени и оставила после себя полоску пены.

984 Такова Индия, какой она предстала мне: кое-что неизменно от века – желтые равнины, зеленые деревья-призраки, темно-коричневые валуны гигантских размеров, изумрудная зелень орошаемых полей, увенчанных той метафизической бахромой льда и скал далеко на севере, что встает непреодолимой преградой, неподвластной человеческому восприятию. Остальное разворачивается как в кино, будто показывают фильм, невообразимо красочный и подвижный: все течет, меняя форму, длится несколько дней или несколько столетий, оставаясь преходящим по своей сути, сновидческим – этакая многоцветная пелена майи. Сегодня еще молодая Британская империя ставит печать на Индию, как поступали ранее империя Великих Моголов, Александр Македонский, бесчисленные династии местных царьков и арийские завоеватели, – но сама Индия почему-то не меняет свой величественный лик. Человеческая жизнь кажется здесь на удивление хрупкой во всех отношениях. Местный город Бомбей выглядит нагромождением случайно составленных человеческих жилищ. Люди ведут мнимо бессмысленную жизнь, ведут ее жадно, деловито и шумно. Они умирают и рождаются бесконечными волнами, всегда почти одинаковыми, как бы поддерживая необозримую монотонность бесконечно повторяющейся жизни.

985 Во всей этой зыбкости и напрасной суматохе ощущается неизмеримая древность вне истории. В конце концов, кому нужна письменная история? В такой стране, как Индия, по ней вовсе не скучаешь. Все природное величие Индии, безусловно, анонимно и безлично, подобно величию Вавилона и Египта. История важна для европейских стран, где сравнительно недавно, в варварском и неисторическом прошлом, начало складываться настоящее: строились замки, храмы и города, прокладывались дороги и мосты, а люди обнаружили, что у них есть имена, что они где-то живут, что их города множатся, а мир с каждым столетием становится все больше. Отметив это развитие, они, вполне естественно, заинтересовались изменениями, и кому-то показалось целесообразным записывать, как все происходило, ибо перемены продолжались, а общество грезило неслыханными возможностями и лучшей жизнью, как духовной, так и светской.

986 Но в Индии, похоже, не найти ничего такого, что не существовало бы на протяжении сотен тысяч лет. Даже уникальные личности наших дней уже прожили бессчетное число предыдущих жизней, да и сам мир есть не что иное, как возобновление мирового порядка, случавшееся ранее многократно. Даже величайшему человеку Индии, уникальному будде Гаутаме, предшествовало множество других будд, и он не последний в этой цепочке[617]. Неудивительно поэтому, что у местных богов столько аватар[618]. «Plusça change, plus c’est la même chose»[619] – к чему при таких обстоятельствах какая-то история? Более того, само время относительно: йогин прозревает прошлое и будущее. Пройдя по «благородному восьмеричному пути»[620], вы вспомните, кем были десять тысяч жизней назад. Пространство тоже относительно: йогин перемещается в духовном теле со скоростью мысли по землям, морям и небесам. Так называемая реальность, все хорошее и плохое в человеческой жизни – это иллюзия. Так называемая нереальность – все эти сентиментальные, гротескные, непристойные, чудовищные, леденящие кровь божества – внезапно становится самоочевидной реальностью, когда полночи слушаешь неумолчный барабанный бой,