который сотрясает дремлющее солнечное сплетение европейца. Тот-то привык считать собственный разум единственным инструментом постижения мира, а катхакали[621], за которым он следит полубезумным взором, так и остался бы для него нелепым танцем, если бы не барабанный бой, созидающий новую реальность из самых недр земли.

987 Прогулка по сутолоке бомбейских базаров заставила меня задуматься. Я ощутил влияние сновидческого мира Индии. Обыкновенный индус, я уверен, не воспринимает свой мир как сон; напротив, каждой реакцией он показывает, насколько захвачен и одержим реальностью этого мира. Без такого очарования миром не понадобилось бы религиозно-философское учение о «великой иллюзии майи», как нам, будь мы иными, не понадобилась бы христианская благая весть любви. (Суть учения в том, чтобы передавать знание о том, о чем мы мало знаем!) Быть может, я и сам погрузился в состояние, похожее на сон, двигаясь среди сказочных фигур «Тысячи и одной ночи». Мой собственный мир европейского сознания истончился, уподобился сетке телеграфных проводов высоко над землей, что протянулись прямыми линиями по всей поверхности суши, предательски схожей с географическим глобусом.

988 Вполне возможно, что Индия – и есть реальный мир, а белый человек живет в сумасшедшем доме абстракций. Родиться, умереть, болеть, быть жадным, грязным, ребячливым, смехотворно тщеславным, несчастным, голодным, порочным; застрять наглухо в безграмотном бессознательном состоянии, изворачиваться в тесном универсуме добрых и злых богов, оберегать себя заклинаниями и полезными мантрами – не исключено, что именно такова настоящая жизнь, какой она должна быть, или жизнь земная. В Индии жизнь еще не спряталась в капсулу умозрения, здесь до сих пор живет тело целиком. Потому-то европейцу и чудится, что его окружает сон: ему самому о полнокровной жизни Индии остается лишь мечтать. Когда ходишь босиком, как тут забыть о земле под ногами? Требуется вся акробатика высшей йоги, чтобы забыть о поверхности, и требуется некая особая йога, чтобы действительно вжиться в Индию. Впрочем, я не встречал ни одного европейца, который по-настоящему жил бы в Индии. Они все живут в Европе – точнее, в некоем сосуде, наполненном европейским воздухом. Без этой стеклянной стенки, отгораживающей от местных, легко утонуть, легко уйти с головой под груду всего того, что мы, европейцы, будто бы покорили в своем воображении. В Индии, стоит сделать шаг за стеклянную стену, все это тут же становится наводящей трепет реальностью.

989 Северная Индия характеризуется тем фактом, что она является частью огромного Азиатского континента. Я не мог не отметить нотку резкости в общении местных между собой, и эта нотка живо напомнила мне о вечно недовольных ближневосточных погонщиках верблюдов и раздражительных торговцах лошадьми. Разнообразие азиатских костюмов здесь преобладает над безупречной белизной, свойственной нарядам кротких поедателей растений с центральных равнин. Женские платья пестры и откровенны. Многочисленные пуштуны, гордые, беззаботные и свирепые, и бородатые сикхи, в характере которых причудливо сочетаются предельная грубость и неожиданная сентиментальность, придают здешним массам несомненно азиатский облик. Архитектура ясно показывает, насколько индуистский элемент подчинился господствующему азиатскому влиянию. Даже храмы Бенареса малы и не то чтобы привлекают внимание, разве что своей суматохой и грязью. Шива-разрушитель и кровожадная, безжалостная Кали почитаются, кажутся, превыше других богов. Толстый Ганеша с головой слона тоже в почете – как бог, приносящий удачу.

990 По сравнению со всем этим ислам выглядит высшей, более духовной и более развитой религией. Мечети чисты и красивы, а вид у них, разумеется, сугубо азиатский, когда мало ума, но много чувств. Культ – сплошной жалостливый вопль к Всемилостивому, вожделение, пылкое устремление, почти алчность, обращенная к Богу; лично я не назвал бы это любовью. Однако в сердцах этих древних Моголов живет любовь – любовь подлинная, поэтическая и утонченная. В мире тирании и жестокости небесная мечта обрела форму в камнях Тадж-Махала. Не могу и не стану скрывать свое безоговорочное восхищение перед этим высшим цветком гения, этим бесценным самоцветом; я восторгаюсь той любовью, что пробудила гений шаха Джехана и использовала его как инструмент самореализации. Это единственное место в мире, где красота – увы, слишком незримая и слишком ревностно охраняемая – исламского Эроса явлена посредством почти божественного чуда. Нежные тайны розовых садов Шираза и безмолвных патио арабских дворцов словно вырваны из сердца влюбленного шаха жестокой утратой, о которой невозможно забыть. Мечети Моголов и их гробницы чисты и строги, их диваны[622] (приемные залы) отмечены безупречной красотой, но Тадж-Махал – откровение. Он совершенно не индийский, больше похож на растение, которое проросло в богатой индийской земле и расцвело так, как ему больше нигде не расцвести. Это Эрос в чистейшем виде; тут нет ничего таинственного, ничего символического. Это возвышенное выражение человеческой любви к человеку.

991 На тех же равнинах северной Индии, почти за две тысячи лет до эпохи Великих Моголов, дух Индии породил свой самый спелый плод, саму сущность местной жизни – совершенного Будду. Недалеко от Агры и Дели находится холм Санчи с его знаменитой ступой[623]. Мы прибыли туда бодрящим утром. Яркий свет солнца и необычайная прозрачность воздуха позволяли разглядеть каждую подробность. С вершины скалистого холма видны в отдалении индийские равнины, а на макушке находится огромный каменный шар, наполовину зарытый в землю. Согласно «Махапариниббана-сутте»[624], Будда лично выбрал способ погребения своих останков – взял две плошки для риса и накрыл одну другой. Видимая ступа – это верхняя плошка, и нужно также вообразить нижнюю, закопанную в землю. Круг – символ совершенства с незапамятных времен, который кажется подходящим и выразительным памятником Татхагате[625]. Ему свойственны безмерная простота, аскетичность и ясность, что целиком соответствует простоте, строгости и ясности учения Будды.

992 Есть что-то невыразимо торжественное в этом месте и в его возвышенном одиночестве, как будто оно до сих пор наблюдает за тем мгновением истории Индии, когда величайший местный гений изложил свою высшую истину. Это место, заодно с архитектурой, тишиной и покоем за пределами всех смятений сердца, с его полным отрешением от человеческих эмоций, является истинно индийским по своей сути; это такая же «тайна» Индии, как Тадж-Махал – тайна ислама. Аромат исламской культуры по-прежнему витает в воздухе, а Будда, отчасти вроде бы позабытый, остается тайным дыханием жизни в современном индуизме. Ему позволено, по крайней мере, быть аватарой Вишну[626].

993 Направляясь вместе с британскими делегатами на Индийский научный конгресс в Калькутте, я вынужденно побывал на многих званых обедах и приемах. Мне не раз выпадала возможность побеседовать с образованными индийскими женщинами. Это было для меня в новинку. Признаю, что